Сказки сироты: Города монет и пряностей - читать онлайн книгу. Автор: Кэтрин М. Валенте cтр.№ 79

Я в ужасе уставился на неё:

– Почему ты согласилась на такое?

Она пожала плечами.

– Костя всегда хорошо платил. Попробовал бы он не заплатить… Мы знаем друг друга с той поры, как я едва вылупилась, а он носил усы и шкуру. Я Манжета, Колокольная паучиха ^[35], известная на весь округ своими платьями и жакетами. Почему не прийти ко мне с таким заказом? Кто ещё сумел бы по достоинству оценить материал?

– Я не материал, – тихо проговорил я, не в силах отвести глаз от круга слёз и крови.

– Это Аджанаб, – ответила она голосом, густо прошитым сожалением. – Здесь всё и все – материал.

Паучиха помахала четырьмя из своих иглоножек.

– Это Костя с тобой сделал? А настоящие лапки превратил в браслет?

– Ты такой смешной! Разумеется, не он. Я паук-отшельник. Это имя мне подходит и кроме того указывает на то, что я ядовита ^[36]. Никто не смог бы отсечь мне лапы, если бы я сама того не захотела.

История любого существа подобна паутине: она раскидывается во все стороны, и в ней можно запутаться, проявив невнимательность, пока рассказчик будет продолжать плести нити своего повествования.

Увязла ли я в истории Кости или он увяз в моей? Сложно сказать. Поэтому я начну с себя. Возможно, следуя вдоль нити, мы обнаружим и его.

Первое, что я помню, – стекло. Я угодила под стакан вместе с десятком других коричневых малышей – вероятно, но необязательно моих братьев и сестёр. Запах яйцевого кокона выветривается через несколько дней, и мы с одинаковым успехом могли оказаться роднёй или нет. Откуда мне знать? Но я видела сквозь стекло, по которому беспокойно ползали мои собратья по несчастью, длинный стол. На нём стояла стопка книг, а рядом – высокий кубок из рога, образованный переплетением красных, чёрных и жёлто-белых полос.

Каждый день хозяин кубка брал нескольких из нас и давил в ступке, смешивал с розовыми лепестками, змеиными чешуйками и тем, что ему приходило в голову. Он выливал смесь в кубок и пил её с видом знатока, изучая состав каждого зелья. Хоть я была младенцем, мне уже хватало ума – паукам приходится искать стропила для своей паутины и ужина сразу после того, как мать уползает обратно во тьму, поэтому умнеть надо быстро. Мы рождаемся с осознанием яда, который носим внутри себя; чувствуем его вкус. Ты же знаешь вкус собственного рта, слюны, крови? А мы хорошо распознаем вкус яда. Тот человек мог быть лишь отравителем, раз давил моих соплеменников в ступке, пока их лапки слабо подёргивались над её краем.

Я не держу зла на отравителей, ибо сама отношусь к их числу, но стать предметом чьего-либо ремесла мне не очень хотелось. Поэтому, когда он сунул под стекло свои сухие тонкие пальцы и попытался поймать меня, я была готова: взбежала по его руке прямо к шее и вонзила в неё клыки – быстрая словно лопнувшая паутинка. Он не успел даже вскрикнуть. Когда я сильно рассержена, иной раз могу укусить дважды, и такой второй укус я с радостью подарила ему, испустив тихий вопль триумфа. На щеке отравителя остались две капли крови.

Я быстра. И милосердна. Он бился в конвульсиях, как утопленник, и из его тела проросли змееподобные лозы. С той поры я веду себя крайне осторожно: вдруг у всех людей под кожей прячутся такие штуки, похожие на хлысты. Побеги остролиста, дурмана и плюща рвались из него и шарили вокруг, желая что-нибудь схватить, задушить, оплести. Но я слишком мала для таких грубых хваталок, они меня даже не задели. Ветка тёрна хлестнула по столу и разбила кубок из рога с зельем из множества пауков. Комнату заполнил ужасный печальный звук, точно сыграли последнюю задыхающуюся ноту песни, которая мечтала о лесах, бурях и молниях ярче любви. Я содрогнулась, а он растаял в затхлом воздухе комнаты. Но не могла же я, в самом деле, скорбеть по чашке!

Я и ещё несколько моих собратьев сбежали от багровеющего трупа на свободу, к солнцу. Поскольку моё пленение и появление на свет разделяла лишь паутинка, я не знала, как себя вести, и сомневалась, что понимаю, чем должна заниматься паучиха.

Я спросила сверчков в Квартале стеклодувов, и они сказали:

– Наверное, паучихам следует потирать лапками, чтобы получилась приятная музыка, которая звучит в ночи, приманивая зелёных, чёрных и очень красивых пауков.

Я пыталась потирать лапками, но не услышала никакой музыки, только сухой шелест. Я спросила мотыльков в Уделе птицеловов, и они сказали:

– Наверное, паучихам следует найти где-нибудь огонёк и искупаться в его свете.

Я отправилась в Квартал свечников, и там оказалось больше огня, чем свечного сала, но он был слишком горячим и неприятным. А когда моя передняя лапа задымилась, мне хватило мудрости отступить.

Я спросила мух в Тупике каллиграфов, и они надолго задумались, держась подальше от меня – не знаю, почему.

– Наверное, паучихам полагается есть мух, – проговорили они, запинаясь, – но мы бы не советовали. Возможно, паучихе лучше заняться плетением алфавитов, как полагается каллиграфу, или красивых платьев, как полагается портному. Мы точно не знаем, но припоминаем, что всё дело в плетении. А теперь оставь нас, пожалуйста, в покое!

Я пожала плечами и отправилась на поиски каллиграфа, который взял бы меня в ученики. Я подозревала, что мухи, как мотыльки и сверчки, были глупыми, взбалмошными существами, которые знали о паучьей жизни не больше моего, но без карты все дороги кажутся одинаковыми.

Я обратилась к кальмарам в баках, заполненных чернилами.

– Нам пауки ни к чему, – пробулькали они. – Тебя легко утопить, и с нашей стороны было бы невежливо просить тебя работать в нашей среде. Обратись к людям.

Я спросила человека в лавке с высокими потолками, в синей шляпе с пряжками, который всю ночь заполнял манускрипты аккуратными знаками.

– Паук мне ни к чему, – ответил он, кашлянув. – Тебя легко раздавить, и с моей стороны было бы невежливо просить тебя работать рядом с моими грубыми руками. Обратись к сиренам.

Я проползла под дверью комнаты на вершине самой высокой башни в Аджанабе, на краю имения Герцога – промозглое оказалось местечко. И холодно. Это в Аджанабе! Но такова была башня, столь высокая, что воздух дрожал, опасаясь смотреть вниз. В комнатах скрипели и дрожали окна, пребывая в ужасе от стен. Три женщины смотрели на меня, моргая, и в их взглядах я читала удивление и голод.