Комната с белыми стенами - читать онлайн книгу. Автор: Софи Ханна cтр.№ 53

Я готова к тому, что мне придется немного подождать, но Рейчел Хайнс открывает дверь через считаные секунды после того, как я позвонила в звонок.

– Флисс, – говорит она. – Спасибо за то, что пришли.

Затем протягивает руку, и я пожимаю ее.

На ней голубые расклешенные джинсы и белая рубашка, поверх которой наброшено что-то вроде темно-фиолетовой шерстяной шали – правда, с рукавами и воротом. При этом ноги босые.

Она чувствует себя здесь как дома.

– Может, мне лучше обуться? – спрашивает она.

Чувствую, как к лицу приливает краска. Откуда она может знать, что я думаю? Или меня выдал мой взгляд?

– За долгие годы я научилась понимать язык тела, – улыбается она. – Можете называть это обостренным инстинктом выживания.

– По вам не скажешь, что вы нервничаете, в отличие от меня, – быстро говорю я. Лучше сказать ей это, чем промолчать и потерпеть неудачу. – Босые ноги означают спокойствие – по крайней мере, мне так кажется. Но… я не возражаю.

Да и какое право я имею возражать? Замолчи, дурочка. Я понимаю, что мной манипулируют. Мое признание было абсолютно ненужным.

– Это ваша интерпретация моих босых ног? Интересно… Первое, о чем бы я подумала – «у них пол с подогревом». И была бы права. Снимайте обувь и носки и увидите сами – ваши пятки как будто ласкает горячий песок.

Ее голос звучал проникновенно и нежно.

– Мне и так хорошо, – упрямо отвечаю я. Будь я параноиком, то наверняка решила бы, что все ее попытки установить со мной контакт призваны вывести меня из душевного равновесия. Кстати, а почему я использую условное наклонение? Ведь если вдуматься, именно так я считаю. «Параноик» – фу, какое уничижительное слово! На самом деле я просто осторожна.

Если не считать того раза, когда ты солгала полиции.

– Видите, насколько наш разум неспособен свободно мыслить? – спрашивает она. – Для меня крайне важно, что в этом доме есть пол с подогревом, причем куда более важно, чем для других людей. Для вас важна ваша нервозность. Возможно, из-за нее вы чувствуете свою ущербность. За десять секунд мы обе с помощью моих босых ног укрепили те мыслительные модели, которым намерен следовать наш разум.

Интересно, наш разговор и дальше будет таким же? Общаться с ней даже труднее, чем с Лори.

Ты не должна думать о нем, или ты забыла?

Она отступает назад, чтобы впустить меня в дом.

– Я нервничаю меньше, чем вы, потому что точно знаю: вы не убийца. Вы же не можете сказать этого обо мне.

Мне не хочется отвечать на это, и потому я оглядываюсь по сторонам. От увиденного у меня перехватывает дыхание. Огромный холл с блестящим мраморным полом, такие же полированные мраморные плинтусы, раза в три выше тех, что я когда-либо видела. Куда бы ни скользнул взгляд, его всюду ждет что-то красивое – например, колонна винтовой лестницы, верхний и нижний круги имеют посередине отверстие в духе творений Генри Мура или Барбары Хепуорт.

Люстра – настоящий водопад голубых и розовых стеклянных «слёз», шириной примерно в сам потолок. Две огромные картины маслом, висящие рядом, занимают целую стену. На обеих изображены парящие в воздухе женщины, с крошечными черными губами и развевающимися волосами. Рядом – два похожих на трон стула с резными деревянными спинками и сиденьями, обтянутыми мерцающей тканью оттенка лунного света. В углу скульптура, человеческая фигура, высеченная из розового камня. Струи воды удерживают над туловищем голову – белый мраморный шар. Шар крутится, струи воды стекают с него, словно прозрачные волосы. Но самое сильное впечатление на меня производит то, что можно назвать стеклянным ковром – прямоугольник из прозрачного стекла, беспорядочно усеянный золотыми и серебряными точками; он врезан в камень в центре холла и подсвечивается откуда-то снизу.

Пару секунд я пытаюсь себя обмануть, занимаясь самовнушением, – этот роскошный интерьер мне совсем не подходит, я нахожу его вульгарным и, более того, пределом безвкусицы. Затем я сдаюсь и признаю тот факт, что ради возможности жить в таком доме я отдала бы на отсечение правую руку. Или за возможность иметь друга или родственника, который позволил бы мне пожить в нем… Сегодня вечером, по совету полиции, я заночую у Тэмсин и Джо, где буду спать на жестком матрасе-футоне в их затянутой паутиной компьютерной комнате, в которой вдобавок дребезжат оконные стекла. Я ненавижу себя за это сравнение. Боже, какая же я жуткая, мелочная, малоприятная особа…

– Откуда вам знать наверняка, что я не убийца, – говорю я, дабы доказать, что Рейчел Хайнс – не единственная, кто способен делать неожиданные заявления.

– Я знаю, что я – не убийца, – произносит она.

– Венди Уайтхед. – Признаться, я не собиралась так скоро произносить это имя. Я не уверена, что готова узнать правду. Такая вот я охотница за истиной: пожалуйста, ничего мне не говорите, я слишком напугана. – Кто это такая?

– Я думала, вы прежде захотите что-нибудь выпить…

– Кто это такая?

– Медсестра. Точнее, была ею. Теперь уже нет.

Мы пристально смотрим друг на друга. Наконец я первой нарушаю молчание.

– Да, я что-нибудь выпью, благодарю вас.

Если я сейчас стану единственной, кому, кроме Рейчел Хайнс, известна правда о смерти детей, мне нужно к этому приготовиться.

Черт, не иначе как все это мне мерещится.

Я иду следом за ней на кухню. Обстановка здесь более небрежная, чем в холле, но все рано красивая: дубовый пол, обтекаемые белые рабочие поверхности из какого-то пористого камня, двойная керамическая мойка, полоска бледно-зеленого стекла, протянувшаяся с одной стороны вдоль пола, с пульсирующей под ней водой. Возле стены – кремового оттенка кухонная плита «Эй-джи-эй», раза в три длиннее всех плит, которые мне доводилось видеть. Скажем так, она лишь чуть короче микроавтобуса. Посередине – обшарпанный сосновый стол, а вокруг него – восемь стульев. Позади – стол-островок в форме слезы, его бока выкрашены в зеленый и розовый свет.

У ближней ко мне стены – фиолетовая софа без спинки, перед ней – подставка для ног ей в тон. И та и другая сделаны с тщательно продуманным изяществом. Вместе же они напоминают кривой восклицательный знак. На стене – календарь: все двенадцать месяцев, а каждому дню отведен небольшой прямоугольник. По верхнему краю надпись «Молочный календарь». Рождественский подарок от молочника? На нем что-то написано от руки, но я стою довольно далеко и не могу разобрать слова.

Над софой – три картины, на которых изображены полоски. Если долго смотреть на них, кажется, будто они изгибаются. Я пытаюсь разобрать карандашную подпись на нижнем краю ближней ко мне картины. Какая-то Бриджет.

Над «микроавтобусом» «Эй-джи-эй» – фотография в рамке. На фото – два молодых человека с веслами катаются в лодке по какой-то реке. Оба настоящие симпатяги. У одного серьезное выражение лица, темные волосы и приятная улыбка. Второй – блондин, явно осознающий свою сексапильность. Пара? Они познакомились в Кембридже, раз катаются в лодке? Относись я к числу тех, кому на каждом шагу мерещатся гомосексуалисты, плюс учитывая сногсшибательный интерьер дома, я бы сделала вывод, что он принадлежит им.