Сальво поставил внедорожник в гараж – скорее, под навес, где за ним должны были присмотреть местные.
– А все-таки что у тебя за работа? – спросил Эрван, устремив глаза на чемодан, который баньямуленге всегда держал на расстоянии вытянутой руки.
– Импорт-экспорт, я ж говорил.
– С какими странами?
– Теми, которые дают нам всякие штуки.
– Не понял.
– Когда любезные развитые страны отправляют нам посылки, их же нужно распределить.
– Ты хочешь сказать, украсть и перепродать.
– В любом случае они исчезают. Лучше уж взять дело в свои руки. Я получаю оптом, а потом распределяю поштучно… Просроченные медикаменты, непарную обувь, сломанные машины.
– Не скромничай: есть еще и ООН, и неправительственные организации.
Сальво расхохотался:
– В удачные деньки! Мы муравьи, босс. А муравьи живут крохами…
– А этот чемодан?
Тот положил руку на чемодан, будто оберегая от взгляда Эрвана:
– Это не для протокола. – Он не дал времени выяснить подробнее и ввинтился в уличную толпу. – Дальше пойдем пешком.
Они с трудом прошли оставшуюся часть деревни, с носильщиками позади, преследуемые детьми, бродячими торговцами и смешками женщин, наблюдающих за ними с порога своих лачуг. По мере приближения к воде дома все больше напоминали постройки из отбросов. Запах тухлой рыбы пропитал все вокруг.
Настоящим зрелищем была река. Бурые с оранжевым отливом волны, казалось, омывали древние металлы, еще тлеющие угли из незапамятных времен. От этого пейзажа на губах оставался железистый привкус. Противоположный берег был едва различим – зеленоватая лента, затерянная в жаркой дымке.
По щиколотку в воде они пробрались сквозь путаницу тростника и корней и вышли на берег. Невероятная суета. Путешественники, обвешанные багажом с головы до пят, с тяжелыми узлами под мышками, шагали вслепую. Примостившиеся между уходящими в воду корнями лавчонки предлагали самые причудливые товары. Бочонки, тюки и лодки плескались возле берега. Каждый забирался по колено в мутную воду, но никто не замедлял шага. Лишь бы не опоздать к отплытию.
Эрвану потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что именно он видит поверх камыша: две сцепленные между собой баржи образовали нечто вроде понтона метров двухсот длиной, без тени какого-либо оборудования или устройств, просто заполненного пассажирами. С этого расстояния его можно было принять за свалку на уровне воды. Или же за плавучую деревню с тысячами обитателей, которые уже как-то обустраивались ввиду грядущего переезда. На борту этой гигантской гладильной доски белой краской было намалевано: ВЕНТИМИЛЬЯ
[44].
– Повезло, они здесь! – Сальво прокладывал путь через толпу ударами палки – как ударами мачете в джунглях. – Поторапливайся, шеф. Надо занять нашу каюту первого класса!
Эрван ускорил шаг – или, точнее, поплыл быстрее: они барахтались по пояс в воде, пристроив сумки на голову. Он не мог оторвать глаз от кишащего людьми настила. Мужчины с обнаженными торсами, казалось, играли мускулами под солнцем. Прачки трудились вовсю, согнувшись в три погибели над своими тазами. Дети удили рыбу, привязав леску к руке. Козы, свиньи, зонты и зонтики – всё в одной куче. Дымящиеся жаровни, развешанное на веревках сохнущее белье, музыкальная группа в разгар репетиции…
Перекинутая доска, чтобы подняться на борт. Эрван работал локтями, пытаясь не отстать от Сальво. Рядом толкли маниоку, переругивались, закрепляли ящики под пластиковыми тентами. Старались пристроиться между огромными сумками, подыскивали себе местечко – с полным безразличием к палящему солнцу.
Сальво безостановочно орал и приглядывал за носильщиками. Они добрались до второй баржи. Все происходит сзади, пояснил Желтая Майка. «Вентимилью» толкают, а не буксируют.
– Толкают чем?
– Ну и вопрос: толкателем, чем же еще! Три тыщи лошадиных сил, четыре винта! Мотор от штурмового танка, который сперли у армейских!
Эрван увидел наконец самоходную установку. Каюта первого класса располагалась прямо на настиле. Носильщики сдали багаж: им вовсе не хотелось, чтобы их увезли за компанию. Эрван расплатился и увидел, как они растворились в свалке, пускаясь в обратный путь.
Он огляделся. Буксир-толкач представлял собой приземистую лодку, нос которой был прикреплен к первой барже металлическими тросами, зафиксированными лебедкой. На возвышении – рулевая рубка, установленная так, чтобы капитану открывался максимальный обзор. Внизу, в трюме, гудели моторы. Между ними располагалась каюта первого класса: кусок листового железа, раскаленного добела, в вони дизельного топлива. Совершенно неочевидно, что они отхватили лучшее место: вибрации машинного зала поднимались снизу, а плевки капитана летели сверху. Единственный положительный момент – тент, натянутый у них над головой.
– У тебя есть оружие? – спросил Сальво, возбужденный сверх меры.
– Да.
– Никогда его не показывай. Не теряй хладнокровия, братец. А то у тех, кто хотел просто тебя обворовать, появится причина тебя убить.
Эрван кивнул, но не мог себя заставить отнестись к этому трепу серьезно.
– А главное, никогда не забывай правила номер один.
– Какого правила?
– Где бы мы ни остановились, отплываем очень скоро.
Отец уже объяснял ему ситуацию: у него не будет достаточно времени, чтобы найти свидетелей и допросить их.
– Максимум час, – повторил Сальво, воздев указательный палец, а потом ткнув им в направлении верховья реки. – Там война. Останешься на берегу – умрешь.
– А остальные? Те, кто плывет с нами?
– С ними дело другое. У них нет выбора. Они к семьям едут, дела делают, они в курсах. А если такой парень, как ты, останется один, его сожрут.
Громкий гудок разнесся в перегретом воздухе. Рев каравана, который готовился поднять якорь.
36
Все утро Одри пыталась выяснить что-то о Каце, но результат был тот же, что у Гаэль. Психоаналитик не существовал. Ни для отдела записей актов гражданского состояния. Ни для социального страхования. Ни для службы выдачи водительских прав. Еще менее того, разумеется, – для Медицинского союза
[45] и национального реестра психоаналитиков. Номера, значившиеся на выписанных им рецептах, принадлежали совершенно другому врачу.
– Есть несколько Эриков Кацев в Иль-де-Франс, – уточнила сыщица, – но они не имеют ничего общего с медициной, не считая одного терапевта по имени Мишель Кац, умершего в 1991 году. Он практиковал в Париже, в Шестом округе.