Сильные. Книга 2. Черное сердце - читать онлайн книгу. Автор: Генри Лайон Олди cтр.№ 91

Проблема заключалась в моей работе.

Да, я знаю слово «проблема». А, понял! Ты не знаешь слова «проблема». Проблема — это яма, которую нужно перепрыгнуть, а разбег взять негде. В Кузню постоянно наезжали боотуры: и дети, нуждающиеся в перековке, и их сопровождающие, взрослые мужчины. Обычно я стараюсь не принимать больше одного ребенка за раз. Почему? Помнишь, я назначил перековку Эсеху Харбыру, и тут внезапно явились вы с Нюргуном? Чем дело кончилось? Верно, дракой. Взрасти я дочь сильной, дракой кончались бы две перековки из трех. Я бы сыпал угрозами, разнимая драчунов, и однажды...

Нет, даже думать не хочу. Я не боялся гибели кого-то из юных боотуров, не боялся и того, что моя дочь погибнет в сражении. Я боялся, что моя работа пойдет прахом, что огонь в горне погаснет навсегда.

Мерзавец? Нет, уважаемая Умсур. Я кузнец.

Со старухой я не советовался. Вы, почтенная Нуралдин-хотун, отлично знаете, что происходит с женами, когда они слишком долго живут с такими мужьями, как мы. И вы, почтенная Сабия-хотун, тоже. Решение я принял сам, сам за него и отвечу. Когда моей дочери исполнилось десять лет, и я увидел, что она нуждается в перековке — я отказал ей в своем ремесле.

Нет, она не умерла. И даже не заболела. Женщины-боотурши этим и отличаются от боотуров-мужчин — отсутствие перековки их не убивает. Куо-Куо — я привык называть ее так, как ей нравится — выжила, выросла сильной, вернее, недосильной. Со взрослым боотуром она бы не совладала, но с детьми, которых привозили в Кузню, справлялась легко. Тебя, Юрюн, не удивило, что Куо-Куо валяла тебя по конюшне, как хотела? Ты же не мог вырваться? Ты, который незадолго до приезда к нам сломал шею завистнику Омогою? Взрослому, крепкому парню?! Что? Я ошибаюсь? А, это не ты сломал шею Омогою, а Мюльдюн! Но если бы Мюльдюн не вмешался, ты бы прикончил Омогоя?

Если так, какая разница, в чьих руках треснула шея бедняги?

Тело моей дочери не пострадало, пострадал рассудок. Ее поведение стало напоминать поведение боотура, который не любит усыхать. Детские повадки, помноженные на похоть созревшей женщины — нам со старухой приходилось трудно. Наказания соответствовали телесной крепости Куо-Куо — я бил ее молотом, вешал за ребро на крюк. А что прикажете? Сечь розгами? Трепать за косы? Она рассмеялась бы мне в лицо. И никто из гостей Кузни — ни дети, ни взрослые — не принимал во внимание то, что обычная девушка мигом скончалась бы от удара молота, а на крюке не выдержала бы и часа.

Вы, боотуры, ненаблюдательны.

Все кончилось с приездом Нюргуна. Юрюн, ты понимаешь, о чем я? Вы убрались прочь, и месяц спустя я не узнал свою дочь. Что? Да, месяц. Точно, месяц. Два года? Какие два года?! Нет, я не хочу спорить. Я знаю, когда Куо-Куо изменилась, и хватит об этом. Она слегла, и старуха моя выплакала себе все глаза. Старуха не понимала того, что понимал я: девчонка нуждается в срочной перековке, как нуждался в ней Нюргун. Будь я суеверным, решил бы, что ты, Нюргун, передал ей часть своей злой судьбы, превратил в человека-мужчину. Я уже говорил вам, что мужчины-боотуры мрут, как мухи, без перековки? Простите, я волнуюсь. Короче, я тянул до последнего, и когда убедился, что выхода нет, что я теряю дочь... Пинками я поднял Куо-Куо с ложа и отправил в оружейную: выбирать доспех. Затем разжег огонь в горне и приступил к работе.

Да, перековка прошла успешно.

Конь? За конем для дочери я поехал сам. Гнать табун мне не пришлось — Дьэсегей-тойон, мой давний приятель, встретил меня на границе своих владений с уже отобранным животным. Я вернулся домой и начал вторую перековку. Испытание Куо-Куо я тоже провел сам. Взял молот, заорал: «Ах ты, дрянь! Хочешь на крюк?» Она оделась в доспех и вооружилась быстрей быстрого. Я едва успел удрать подальше и до вечера не возвращался.

Когда я вернулся, она перестала разговаривать со мной. Не уверен, что она вообще замечала мое присутствие. Неделю спустя ее перестала интересовать мать. Мы кормили ее, стелили постель, стирали одежду. Она блуждала вокруг Кузни, размышляя о чем-то, недоступном нам, а может, прислушивалась к тайным голосам. Сошла с ума? И этого я не исключаю. Легко рехнуться, если ты не спишь. Да, она перестала спать.

Совсем.

Однажды в разговоре со старухой я произнес твое имя, Нюргун.

— Да? — откликнулась Куо-Куо.

Казалось, я обратился к ней. Она смотрела на меня с ожиданием, затем с гневом. Наконец она повернулась и ушла. Позже это повторилось: я помянул Нюргуна, моя дочь отозвалась. Когда это случилось в третий раз, она оседлала коня и уехала.

Перед отъездом она долго выбирала одежду. Помните мою старуху? Во что она одела вашего парня? Приехал-то он в тряпье, в рванине... Куо-Куо выбрала тот же самый наряд. Не спрашивайте, как я сумел проследить за беглянкой, оставшись незамеченным. Это долгая и не слишком приятная история. Впрочем, не уверен, что она заметила бы мое присутствие, сиди я позади нее на коне.

А, чуть не забыл: она бросала вызов всем, кто приезжал в Кузню после ее перековки. Лезла на рожон, как с цепи сорвалась...

— Ничего, — вдруг сказал Нюргун. — Пусть.

— Что — пусть? — изумился я.

Если по правде, я решил, что рассказ кузнеца Нюргун пропустил мимо ушей. Бледный, с мокрыми от пота волосами, он все это время простоял у дверного косяка, закрыв глаза. Но как он стоял! Я знал его позу еще по тем дням, когда Нюргун превратил мою спальню в общую. Затылок, лопатки, ягодицы — в одну линию, вдоль косяка. Прижаться, застыть, слабо подергиваясь, и лишь изредка... Сперва я подумал, что Нюргун обирает себя, как делают умирающие. Даже если они лежат голышом, люди при смерти одергивают несуществующую одежду, суетливо разглаживают складки, снимают какие-то ниточки и волоски. Дедушка Сэркен, бывая у нас наездами, объяснял: это умирающий ищет место, откуда вылетит воздушная душа. Хочет удержать, схватить, не отпустить... Впрочем, я быстро вспомнил плен в железной горе, и объяснение пришло без спросу, ударило под дых. Так Нюргун стоял у столба, так он рвал волшебную слизь Алып-Чарай, желая свободы. Я только не понимал, почему, обретя свободу, Нюргун превратил позу пленника в позу отдыха, заменяя ей сон. Он что, успокаивал сердце памятью о тщетном стремлении на волю? Неужели плен помогал Нюргуну держать черную дыру в повиновении?!

— Пусть, — объяснил Нюргун. — Пусть дерется.

— Она же убьет тебя!

Нюргун пожал плечами:

— Буду держать. Пока смогу, буду держать.

— Кого? — спросил я. — Кого ты будешь держать?

Он не ответил.

— Куо-Куо? Или, — я указал на дыру, — эту дрянь?

— Ему нельзя драться, — вмешался дядя Сарын. — Даже если он просто будет удерживать твою дочь, Кытай, даже если ему хватит сил... Это конфликт, понимаете?

Мама кивнула. Умсур кивнула. Кивнула тетя Сабия.

— Нет, — сказал я. — Не понимаю.