Подмены - читать онлайн книгу. Автор: Григорий Ряжский cтр.№ 8

Они и повели его, пока не закончилось действие хмельного сусла. Не дойдя полсотни шагов, указали на кусток. Тому, кто охранял девушку, сделали знак рукой. Тот понял и, строго погрозив ей, безвольной и перепуганной, двинулся навстречу прибывшим. Пересекшись с капитаном, добавил на словах:

– Она аж горит прям вся, товарищ капитан, жаждет вашей встречи и любви. Вы, если чего, сразу к делу, она только этого и ждёт, сама сказала. За всё, говорит, хорошее, что спасли нас от порабощателя.

Этого хватило, теперь он был готов. Она оказалась хорошенькой, но выглядела довольно испуганной. Робко сидела на первой весенней траве, поджав под себя ноги и подоткнув подол юбки слева и справа от бёдер. Было хорошо видно, как её полная грудь, хотя и прикрытая руками, поднимается и опускается в унисон с порывистым дыханием.

«Страстная, наверно, – подумал Моисей, – иначе на кой хрен позвала бы чужого мужика, к тому же не видя кого. А вообще, славная самочка, нечего сказать. И решительная такая, надо же, хоть на вид и молодая совсем…»

Смирный девицын облик, вздрагивающие ноздри, колыхание грудей явно не от движений, которых не совершала, а скорей от острого сердцебиения, – резко добавило желания. Он присел, положил ей руку на колено и негромко произнёс:

– Я Моисей. Если коротко – Мойша. А тебя как звать, красавица?

Она не ответила, лишь осторожно глянула на него влажными глазами и вжала голову в плечи. Он ждал – то ли ответит, то ли спросить по новой. Однако не понадобилось. Внезапно она высвободила из-под себя юбку и медленным движением потянула её к плечам. Юбка оказалась связанной с верхом, и потому всё снялось разом. Дальше обнаружилось нечто вроде шелковистой рубашки по типу ночной, под которой оставались лишь длинные панталоны с оборками по краям. Сначала она стыдливо стянула их и, аккуратно сложив, пристроила рядом с собой, под руку. Затем, коротко взглянув на капитана, задрала сорочку к груди, открыв девичий низ. И легла на спину, сжав губы. Моисей смотрел на открывшийся вид и не верил дармовому подарку, который сам же его и нашёл в этой оставленной богом местности. Спереди находился фронт. Позади был тыл. Прямо перед ним – лежала молоденька чешка, разрешившая себе отблагодарить воина за то, что все эти четыре страшных года его самоходная гаубица молотила по фашисту из орудий обоих калибров – бронебойными, осколочно-фугасными и дымовыми снарядами. За то, что позади оставалась смерть, но впереди ждала их победа, жизнь, одна на всех, что для русских, что для чехов.

Он придвинулся ближе к ней и потянул сорочку наверх, чтобы открылись груди. Они и выявились: сочные, едва подрагивающие под его взглядом, нежно-молочного цвета, с тёмными блюдцами вокруг набухших розовых сосков. Ноги её всё ещё были сжаты, и тогда он, опасаясь спугнуть счастливый миг, положил руку ей на промежность, запушённую мелким светлым волосом. Девушка дёрнулась, но положения тела не изменила. Он нагнулся к ней и по очереди поцеловал обе груди: сначала – соски, предварительно подержав каждый во рту, потом – саму грудь, ощутив губами упругость юного тела. Она, однако, никак на мягкую ласку его не реагировала, продолжая, прикрыв глаза и мелко вздрагивая телом, недвижимо лежать на спине. Впрочем, теперь это уже не имело значения, Моисей был настолько возбуждён, что подобная малость в условиях близкой линии фронта уже никак не могла его остановить. Да и незачем было, раз уж всё так сложилось само, не по его командирской воле. В три коротких движения он оголился совершенно, забыв разве что освободить себя от наручных часов, и лёг на чешку, одновременно руками раздвинув ей ноги. Она поддалась его движению, но при этом глаз не разомкнула. Просто лежала и ждала своей участи. И тогда Моисей, решив, что больше не в силах сдерживать подкатившее к самой глотке желание, одним резким толчком вошёл в неё и, раздираемый в клочья чудовищной страстью, забился внутри её тела, едва не теряя сознания. В первый момент он, кажется, даже не слышал, как ужасно она закричала, эта чешка, сама же призвавшая его к себе. В это время он уже бился в ней молодым, яростным, почти уже влюбленным зверем, говоря что-то, чего сам не успевал осознавать, вышёптывая эти ласковые благодарные слова. И била горячим гейзером его огненная кровь, и натягивалась до надрыва его упрямая стальная жила, и никто и ничто не могло сравниться в этот миг с его коротким случайным счастьем на той смертельной войне. Он не знал, не понимал, сколько раз за это время тело его успело пройти точек наивысшего наслаждения, – всё смешалось, перепуталось, сбилось в сокрушительном взрыве разума и плоти.

Когда же он, опустошённый, после короткой паузы разорвал-таки объятья, то обнаружил то, чего никак увидеть не ожидал. Её било судорогой, низ её тела был в крови. Кроме этого, кровь её была повсюду: на её руках, на животе, на примятой вокруг траве, на нём самом. Он замер. Страсть медленно отступала, её сменил немой вопрос, обращённый к девушке. Та медленно поднялась, вытерла руки о траву, подобрала одежду, сжав её комком у груди, и отступила на два шага назад. Моисей ждал, плохо понимая реакцию чешки на происходящее. Правда, успел подумать, что, скорее всего, там была целка, которую он только что разорвал. Больше он ничего не понимал, в голове лютовала пурга, всё разъезжалось, обращаясь в труху и пыль.

Она, всё ещё опасливо глядя на оголённого капитана, опять немного отступила. И, одолев страх, негромко вдруг произнесла, глядя ему в глаза:

– Crud!

– Чего? – переспросил Моисей, ища глазами отброшенные в сторону портки. – Чего ты сказала, я не понимаю.

Девушка, набросив платье, медленно отдалялась от места надругательства. Обернувшись, крикнула, уже, видно, не опасаясь за свою жизнь:

– Vás všechny – zvěř, ruský, slyšíš? My jsme tě pozvat tady! Němci jsou lepší než vy, lépe! Vy jste fašisté, ne oni! ^[1]

Слова он услышал, но смысл не разобрал. Да и одеться б не мешало.

«Чёрт её, дуру, знает, чего ей надо. Сама позвала, сама дала и сама же недовольна теперь. Может, ненормальная какая?».

Он вернулся в расположение части. Трое ждали его, в очередной раз полирнув внутренность пивным суслом. Поднесли и ему. Он сделал три больших глотка, утёр губы, сел на бревно.

– Ну чего, товарищ капитан, – обратился тот, что постарше, совсем зрелый и, считай, без малого остатка весь седой, – как прошло, уступила наша курочка или закочевряжилась? Может, проводить надо было или ж пошла она сама?

– Пошла, – отмахнулся капитан Дворкин, – пошла к чертям собачьим! Странная какая-то. Слова непонятные говорит, но ясно, что обидные. К тому же ещё и целка. Нет, ну вот вы скажите мне, мужики, разве нормально, чтобы напроситься к чужому офицеру, типа в благодарность, отдать единственный целяк, а потом ему же козью морду построить? И при этом даже как звать не сказать, а?

Трое прыснули и смеялись капитанским словам долго, смачно и по-доброму, как свои со своим. Они и были свои, пройдя за годы войны многое и повидав всякое. Да, к слову сказать, и спас его однажды седой, когда по самоходке миной шарахнуло. Само орудие – ничего, устояло. А прицел сбило напрочь. И Моисея взрывом тем чувствительно контузило, чуть там же концы и не отдал. Так он его, бросив войну, в полевой госпиталь поволок. И вовремя успел. Нет – была бы непонятка по здоровью: так ему после полковая докторица сообщила.