Потом резко запахло аммиаком, разом перебившим дух невыводимой карболки. Или хлорки. И они добавили ещё, надув животы, уже на последнем отжиме, у сáмого слива, чтобы вышло чики-чики, без бурдового следа. И ушли спать.
А наутро 4 октября случилась новая революция, но только опять в обратную сторону. Началась-то раньше, ещё сколько-то назад, но нам про неё не сказали, выжидая, как всё оно пойдёт.
Марш-бросок отменили. Вместо него было праздничное построение на плацу всего полка. Тут же, не мучая личный состав недомолвкой, объявили победу над преступным Верховным советом. Лейтёха, комвзвода, узнав с утра, что один из бойцов пребывает в полуживом состоянии, тут же отправил на десятисуточную гауптвахту испортивших обедню «дедов», каким он самолично, без лишних разбирательств приписал вину за жестокое избиение лучшего по электротехнической специальности рядового, «черпака» Грузинова-Дворкина. То есть меня.
Потом была больничка, но не так чтобы долго. Я быстро шёл на поправку, одновременно подкармливая медперсонал дедовым тейглахом из ещё не съеденной до конца предыдущей посылки.
Ближе к выписке, когда пальцы правой руки практически бесперебойно стали подчиняться голове, я написал любимому дедушке письмо, в котором, предварительно поразмыслив, не сообщил о том, что случилось. Просто поблагодарил его за очередную посылку и поздравил с прошедшим недавно Пуримом – праздником спасения евреев от рук врагов, замысливших уничтожить этот добрый, хотя и неправославный народ.
Больше писать ничего не стал, потому что оставались дела, к которым мой дед уже не должен быть причастен. А вообще, через год, когда я вернусь домой, то первым делом займусь установкой памятного камня на могиле Рубинштейнов, до которого, насколько я знаю, руки не дошли ни у деда, ни у покойной Анны Альбертовны. Кроме того, нужно присмотреть за княгиней Анастасией Григорьевной, которая, как ещё при жизни писала мне баба Анна, стала стара и плоха, хотя умирать вроде бы не собирается. На Веру Андреевну, кровную бабушку, надежды нет никакой, потому что, как только она вернётся из можайской колонии, дед Моисей заберёт её к нам на Елоховку – доживать общий век, несмотря на взаимные обиды и несхожие установки на жизненные ценности. И ещё. Надо бы проверить, что там у нас с Анной Альбертовной – в смысле, где её похоронил дедушка и как. Если опустил в семейную могилу на Востряковском кладбище, устроив рядом с остальными Дворкиными, то на этот счёт надо бы ещё крепко подумать. Надеюсь, понятно, о чём я? Или же пускай всё будет так, как есть, а про письмо забыть… А может, дать всё же почитать деду и пусть сам решает, оставить бабу Анну в нашей общей земле или, может, отделить от семейной памяти? В любом случае, сам я, после того как отслужу последний год, теперь наверняка уже всё сделаю правильно. И пусть дедушка знает – в жилах моих кипит его неутомимая и справедливая кровь, которую из его непутёвого внука уже ничем не выжечь. Да, чуть не забыл! Нужно ещё привлечь кого-то из серьёзных людей, чтобы как можно скорей издать рукопись Ицхака Рубинштейна, – думаю, может, в «Огоньке», с продолжением? Потому что каждая ещё живая сволочь обязана это прочитать – точно так же, как и знать, что ни сам я, ни мой любимый дед, ни кто-либо ещё, проживший, как и он, безупречно достойную жизнь, ни весь остальной народ моей несчастной и великой родины не заберёт их с собой в наше счастливое, хотя и непредсказуемое будущее.
КОНЕЦ
Велинград – Алабино,
декабрь 2014 – февраль 2015