Подмены - читать онлайн книгу. Автор: Григорий Ряжский cтр.№ 59

Зато отъезду внука ужасно обрадовалась княгиня. Для неё, изрядно утомлённой одинаковостью жизни при отсутствии мужчинского внимания, принять на себя заботу о Гарольде Грузинове, наследном князе и родимом правнуке, было делом благим и мечтательным. Уж она-то расстарается: приедут – не узнают своё же дитя. Откормит, отпарит, нагуляет воздухом палисадника, а заодно и разуму-уму научит, сколько успеется за месяц. Иными словами, предстояли радостные дни и ночи вкупе с ответственностью, к которой комбинатовскому главбуху на покое тоже не привыкать.

Моисей Наумович также приветствовал решение сына начать практическую работу, не дожидаясь диплома. В этом был он весь, его добрый и хороший Лёка, – в стремлении истинного художника к красоте, до которой сын мечтал добраться раньше других. Догнать и покорить с помощью камеры: увидеть обычный дневной или чуть рассеянный вечерний свет так, как не видят это остальные, соединить движение кадра с ходом самой жизни, создав для неё тот единственный фокус, который даст людям шанс лицезреть именно его, а не чьё-то ещё мастерство, способность фиксировать мир, наслаждаясь тем, как это сделано, как найдено, подано. Дворкин теперь уже любил Лёку по-иному, как не любил прежде, и это самого его некоторым образом удивляло, если не приводило в лёгкое недоумение. Порой даже начинал сомневаться в устройстве собственного прошлого, в том, что когда-то упустил сына, не приложив отцовских усилий, как всегда сам же и полагал. И что, верно, ничего так и не стало ошибкой: просто время само подогнало сына к отцу, выдержав уготовленный срок, как видно важный для сближения взрослого Лёки и поздно созревшего для дружбы с ним Дворкина.

Они убыли первого июня, куда-то в район то ли Моздока, то ли Владикавказа, он и сам точно не знал. Одним словом, в Северную Осетию. Что-то такое типа про любовь, пояснил Лёка, прощаясь, – на фоне гористой местности, а после – предательство главного героя со сверхъестественными способностями и его же быстрая смерть от шальной пули, как-то так. Впрочем, там и без сценарных наворотов места сумасшедшие, ты бы только знал, папа, какие возможности для оператора: горные реки, ущелья, скалы, снежные шапки на вершинах, пещеры, тоннели – всё без исключения первосортное в смысле красоты пейзажей и первозданности дикой природы. Мечта! И Катька рядом.

Всего их, вместе с участниками групповых сцен, было около ста человек.

Они погибли – все, разом.

Никто так и не узнал, страдал ли кто-то из них или же все сто человек расстались с жизнью, даже не успев испытать мучительную боль, в то время как огромный ледник, накрывший ущелье одним коротким махом, размалывал людей о скалы, о камни, о деревья, о скальный песок, перемешивая фрагменты человеческих тел с грязью и осколками твердейшего льда, успевшего подтаять с боков, но остававшегося каменным изнутри громадных глыб. Как уже из мёртвых внутренностей этот ледяной ураган, сошедший с вершины горы, всё ещё варил смертельную кашу, крутя и наматывая её, ещё горячую и влажную, на уцелевшие обломки скал. И как с рёвом кружили над местом быстрой смерти Миги-25, сопровождавшие фронтовые реактивные бомбардировщики, которым этот сокрушительный удар ледника об устье ущелья, в котором находилась мосфильмовская группа, вряд ли был заметен с высоты их истребительного полёта.

Толком никто ничего не знал. Местные сельские, из тех немногих, кто выжил, лишь слышали невероятной силы грохот. Другие, кого размазало вместе с домами, деревьями и домашним скотом, ничем уже помочь не могли. Оставался голый факт – гигантская глыба льда сорвалась с вершины горы Джумара и опустилась на ледник Коска на северном склоне горного массива. С огромной скоростью началось схождение более двадцать миллионов кубометров ледниковой массы, увлекшей за собой землю, воду, камни, жидкие грязевые фракции. Этот поток и накрыл Лёку вместе с Катей и остальными несчастными, снимавшими одну из финальных сцен картины. За считанные секунды ущелье было погребено под трёхсотметровым слоем льда.

Когда им позвонили из отдела кадров киностудии, там, в Хармадонском ущелье, уже вовсю работали спасатели и добровольцы. Правда, кадровичка, какая позвонила, скорбным голосом всё же намекнула, что надежды, скорей всего, нет. Добавила ещё, уже после слов соболезнования, что в живых остался один лишь директор картины Изряднов, но он ничего не знает: занимался в тот день отъездом и на съёмке, по счастливой для него случайности, не присутствовал. Ну а о гражданской панихиде им, ясное дело, сообщат, как положено. Собственно, всё. И еще раз примите наши соболезнования.

На этот звонок из отдела кадров «Мосфильма» ответила княгиня и, не в силах удержать трубку, уронила её на пол. На остатке сил сползла по стене на щербатый паркет и замерла рядом с этой проклятой, неумолкаемо пикающей трубкой. Кабы не Гарольд, подавший голос из покойницкой Рубинштейнов, так, наверно, и сидела бы в горькой неподвижности до тех пор, пока кто-нибудь не пришёл домой. Через двадцать ужасных минут этим «кем-нибудь» стал Моисей Наумович, вернувшийся после короткого заседания кафедры перед долгим летним отпуском. Настроение было паршивым: пришлось писать представление в ректорат на увольнение своего же сотрудника, кандидата наук, в связи с полной его профнепригодностью. Этого преподавателя ему в своё время навязали, но точно так же и оставят на месте, потому что партийный и не со стороны. К тому же активный.

Вера в это время находилась у Бабасяна, оговаривала срок окончательного соединения их в общую жизнь, ну и разную попутную мелочовку. За неделю до этого звонили из исполкома, обещали выписать смотровые ордера концом июля, и потому время подгоняло уже к окончательно практическим шагам. А днём раньше семейство навещала ещё какая-то строгая тётка, директор будущего пошивочного ателье, под которое шёл их каляевский флигелёк. Одним словом, много чему намечался крепкий финал.

Осознав тёщины слова, Дворкин ни делать ничего не стал, ни говорить. Подумалось вдруг, что любые истеричные слова, которыми они сейчас обменяются с княгиней, лишь опошлят ситуацию, удурнят, отдалят от страшной сути, от безмерности его личного горя, от того, что уже совершилось и чего изменить нельзя. Лёки и Кати, его детей, больше нет. И уже не будет, никогда, – как была когда-то, но перестала в один дурной миг быть полноценной и его жизнь, отнятая у него слугами дьявола по приказу верховного Сатаны.

Сейчас ему нужно было побыть одному: всякий человек теперь мешал одиночеству, к которому все годы шёл он медленно и неотвратимо и из которого с недавних пор начинал постепенно выбираться.

Уняв дрожь в руках, Моисей Наумович опустился на корточки. С трудом ворочая пальцами, развязал шнурки, скинул туфли, после чего с усилием разогнулся и, сунув ноги в тапки, медленно, чтобы не грохнуться, побрёл в кабинетную полукомнату.

– Что же теперь будет, Моисей? – нервически выкрикнула ему вдогонку Анастасия Григорьевна, опираясь руками о коридорную стену и мелко вздрагивая телом. Дворкин не обернулся и не ответил. В это время у Рубинштейнов заорал Гарька, настоятельно призывая бабушку, и княгиня, размазав слёзы по щекам, кинулась на зов сироты.

Пока брёл к себе, Дворкин успел понять, что остался в этой жизни один. Вера в расчёт не бралась уже ни по какому. И не потому, что давно перестала быть близкой: просто изначально была чужой. Правда, для того, чтобы постигнуть такое, понадобились годы медленных и порой ужасно обидных разочарований. Кроме того, вечно сбивался фокус из-за чёртова, никак не стареющего Верочкиного тела, которое, как и прежде, всё ещё источало призывное благоухание постельной страсти, не притухавшее с годами вопреки любовной науке, а лишь набравшее добавочной женской притягательности. Моисей редко смотрел на жену взглядом со стороны – просто не видел её, совсем. Взглядов посторонних мужиков, редко когда не поедавших его супругу в минуты пребывания их на людях, он просто не замечал. Полагал, уж кто-кто, а Верочка его, будучи собранной из нестандартных молекул, устроена совершенно иным образом и потому верна ему по определению. Странное дело, но в своих мимолётных предположениях Дворкин был недалёк от истины. Пока в жизни Веры Андреевны не возник Давид Бабасян с его диванной неутомимостью на нескончаемом фоне продуктового дефицита, потуг у Моисеевой супруги в сторону левых вариантов и на самом деле не наблюдалось.