Memento. Книга перехода - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Леви cтр.№ 36

Из египетских изображений: Анубис за работой

Инфолия «Самоубийцы: преследование и наказания». Самая тяжкая для меня часть отчета. Я во всем виноват, из-за меня начались эти кошмары тысячелетий. Но, Верхний, как же сильна и другая наследственность, влившаяся в этот род. Какими тупыми безжалостными зверьми надо быть, чтобы с такой лютостью наказывать тех, кто и без того невыносимо страдает, так издеваться, так проклинать и бесчестить самых несчастных существ планеты.

Расскажу и покажу, сколько смогу, с нарушением Правила Личной Отстраненности: вместо «самоубийцы» буду писать «наши», «наш брат»…

…Пустырь, поросший колючим кустарником с дурными миазмами – кладбище рук под греческими Фивами. Задолго до христоэры тут объявили нас врагами народа. Синклит законодателей постановил отдавать наши трупы на съеденье зверью или сжигать, а хоронить только отрубленные руки, которые мы на себя наложили, – предварительно выставляя их на колах в центре города, чтобы другим было наглядно и неповадно. Уж больно заразительно эдакое самоволие: одной жаркой весной, после самоубийства двух юных отпрысков знатных граждан в этом гордом городе разразилась суицидемия, выкосившая почти всю молодежь, не из кого было набирать воинское пополнение.

…А это самовлюбленные, все из себя демократические Афины времен Перикла. Хочешь самоубиться? Свободный, не раб? Если свободный – изволь: получи разрешение от ареопага, предоставив достаточно убедительные основания для законного самоубийства, например: безнадежная болезнь, безутешное горе, позор, разорение, разочарование, усталость от жизни. Вместе с разрешением выдается из государственного фонда порция цикуты – яда, которым воспользовался и Сократ. Просто ни с того ни с сего взять да и шлепнуться – ни-ни-ни. Если же ты пленный или купленный раб, жизнь твоя тебе не принадлежит, не имеешь права и на свободную смерть. Посмей только – при неудачной попытке тебя зверски накажут, если покалечишься – доубьют, а с продавца, всучившего покупателю негодный товар, взимут твою удвоенную стоимость.

В Римской империи самоубийств было хоть отбавляй: и среди рабов, и среди плебса, и среди патрициев и персон властных, но что дозволялось Юпитеру, не дозволялось быку. При императоре Тарквинии Приске трупы наших простого звания распинали, кидали на съедение цирковым львам. Попозже, при Адриане, львов нашим братом уже не кормили, просто выбрасывали тела на пустыри, где их сжирали бродячие собаки, а все имущество конфисковывали в пользу императора. В Карфагене, где самовольно покидали мир многие, великий полководец Ганнибал в том числе, обнаженные тела наших женщин выставляли на площадях – подходи, рассматривай. Женскую суицидемию это слегка ослабило, но не прекратило.

Ревнители религий взялись за нас с особой решительностью. После огромной мученической суицидемии первых веков христианства в Европе церковь, ставшая властью, заинтересованной стричь баранов живьем, дала жертвенному мученичеству отбой, а нас начала проклинать и клеймить как «объятых дьявольским безумием». Отказала нам в погребении и отпевании (Пражский собор, 563 год), а недоубившихся попыточников отлучала и предавала анафеме.

В те же времена, вослед давно осудившим самоубийство иудаистам, ополчился на нас новорожденный ислам. Смотри – вот пророк Мухаммед гонит взашей четырех сыновей пожилого богатого купца, перерезавшего себе горло в приступе меланхолии. Пав ниц, молодые люди умоляли его не отказать отцу в погребальных почестях. Вместо этого Мухаммед в ярости приказывает выбросить труп нечастного на съеденье собакам. Успокоившись, изрекает: «Убивший себя железом будет до скончания века таскать на себе в аду орудие преступления. Отравившийся будет вечно пить свою отраву. Спрыгнувший с высоты будет вновь и вновь падать в самую бездну преисподней».

За других не скажу, но я и в самом деле снова и снова падаю в хуу-хуу со своего небодендрона вместе с каждым своим очередным собратом, теперь мне это не страшно ничуть, всего лишь смертельно скучно и бесконечно жалко несчастных наших. Но вот что важно заметить: перед началом своего победного пути Мухаммед сам прошел через жестокий суицидальный кризис, и, как и все прочие обличители и преследователи, проклинал и казнил в нас бездну, которую нес в себе. Он был типичным экстрасуицидалом.

Власти светские, получив зеленый свет от церковников, оставили им попечение о наказании наших грешных душ, сами же занялись бренными телами и барахлом. В Англии со времен короля Эдуарда нас официально приравняли к ворам и разбойникам. Трупы протыкали осиновыми кольями, стараясь попасть точно в сердце, и закапывали в придорожной грязи. Недоубившихся доубивали публично: отрубали головы, вешали.

В Дании вытаскивали тела через окна и публично сжигали. Во Франции покровитель парикмахеров, канонизированный король Людовик Святой, ну очень святой, повелел наши трупы сначала судить, зачитывая над ними приговоры, затем протаскивать лицом вниз по улицам и переулкам, потом подвешивать на людных местах за ноги, далее отправлять на живодерню. Имущество, разумеется, конфисковывалось, а в случае, если кто-то оказывался дворянином, принародно ломали герб, разрушали замок и вырубали весь лес в поместье.

В России тысячеюродный потомок грозных макрочелов, неистовый великан Петр Первый, беря от Европы что нравилось, собственноручно написал воинский устав, вскоре ставший практической основой не только военного, но и общероссийского уголовного законодательства. Не оставил без внимания и нашего брата.

Достали властительного гиганта протестные суициды бояр с насильно обритыми бородами и многочисленные самоубийства солдат-новобранцев. Взъярился зело, но, со свойственной ему орлиной широтой и зоркостью взгляда, оставил в жестоком установлении небольшое местечко для понимающего снисхождения к «безпамятству, болезни и меленхолии». Предзнал неведомой для себя глубиной душевной, что понадобится снисхождение оное не кому-нибудь, а его же родному правнуку. Ростом в прадеда, военно-административной костью в него же, но лишенный петровского необъятного размаха и буйной мощи (потомок вина – уксус), император Николай Павлович, проиграв крымскую войну, впал в «болезнь и меленхолию» и потребовал от своего врача Мандта дать ему яд, что и было сделано, и ряды наши пополнились еще одной царствующей особой, не первой и не последней.