— Ты ж их терпеть не можешь. — Да?
— Ты говорила, что они похожи на холодные сопли.
— Не помню. Что я еще люблю?
— Вот. — Он дал ей шоколадку, и Элис прослезилась, отведав ее. Господи, она же себя совершенно не контролирует. Неужели плоть победит? Ей все труднее отделять себя от нее. Ниффин внутри громко протестовал. Она вспомнила о полетах, о погружении в недра земли, о том, как сжигала живые существа, посвящая их в восторги боли, которые испытала сама. Вспомнила и содрогнулась.
— Зачем ты пришла сюда? — спросил Квентин.
— Убить тебя, — ответила она правдиво и не колеблясь.
— Нет. Ты пришла, чтобы я тебя спас.
Она рассмеялась злобным ниффинским смехом, но еда уже вершила свою подрывную работу.
— Буду раскармливать свое новое тело. Разжирею и помру от обжорства.
— Воля твоя. Вот, держи.
Что за прелестный звук? Квентин откупорил запотевшую бутылку шампанского, налил бокал, подал ей.
— Это нечестно, — пожаловалась она.
— Кто ж говорит, что честно.
— Пить шампанское из простого фужера? Как низко ты пал, Квентин Колдуотер.
— Просто сменил приоритеты.
Она выпила вино маленькими глотками, как ребенок микстуру, и сказала, рыгнув под конец:
— Это, пожалуй, лучше всего. Больше у тебя ничего нет?
— Нет, это все.
— Не все, — сказала она и поцеловала его — неумело, как школьница, и очень крепко. Его зуб до крови оцарапал ее губу. Между ног потеплело. Она просовывала язык ему в рот, чтобы Квентин ощутил вкус шампанского. Плотина между телом и сознанием дала течь в сотне мест. Где-то далеко упал и разбился бокал.
Она хотела его. Это могло сработать. Могло помочь ей.
— Давай, Квентин. Покажи, для чего существуют тела.
Она уже расстегивала ему рубашку — подзабыла, как это делается, — но он перехватил ее руки.
— Не сейчас. Слишком скоро.
— Слишком скоро? — Она ухватила его за грудки и снова впилась в него поцелуем. Его щетина кололась, и пахло от него хорошо — не беконом, но все-таки вкусно. — Сотворил это со мной, а потом «слишком скоро»? Давай работай!
Встает! Вот гаденыш! Гнев вспыхнул легко, пройдя по хорошо разработанному каналу, но удовольствия не смог отменить.
— Постой, Элис. Так это не делается.
— Покажи тогда, как. — Она тоже встала. — Мое тело тебе противно так же, как мне? Ну, что ж поделаешь. Раз вернул меня — показывай, для чего. Не мужик ты, что ли? — Она сорвала через голову другую его рубашку, в которой ходила сама, и осталась в одних трусиках. Поцеловала его опять, прижалась к нему, ощущая грудью шершавую ткань рубашки. Он, пятясь, уперся в дверь. Она начала массировать его пах. Да, точно. Ему это нравилось.
Нравится до сих пор. Это чувствуется.
— Разве ты не за этим меня вернул? Чтобы трахать меня, как раньше?
Она сама не верила в это, ей просто хотелось сказать ему что-нибудь гадкое. Совершить над ним насилие, как он над ней совершил.
— Я не для себя тебя возвращал, — сказал он и поцеловал ее сам. Нежно, без нажима — вот, значит, как надо. Ей не терпелось соединиться с ним — с кем угодно. Он взял ее за руку и снова отвел к кровати.
— Не уходи, Квентин. Не уходи. — Она нуждалась в нем — давно забытое чувство.
Он снял рубашку и стал расстегивать брюки.
— Я и не собирался.
Они лежали рядом. Тело получило то, чего так желало. Целых два раза: в старину, сколько она помнила, такое редко случалось. Напрактиковался, видно, с тех пор. Поппи. Зачем она следила за ним и Поппи? Тогда ей было смешно, теперь больно. Хорошо бы об этом забыть.
Элис, заново охваченная стремлением уйти от себя телесной, отодвинулась. Она падала в себя, снедаемая мечтой о полете. Вжималась в свой панцирь, как краб, проглоченный брюхоногим. Она была почти человеком, почти собой, а теперь опять перестала. На миг ей показалось, что это просто, — оказывается, нет.
Квентин сел и стал одеваться.
— Мне пора. В Нигделандию, потом к Эмберу. Ты со мной?
Она покачала головой. Пусть себе идет, так гораздо проще. Он положил на кровать ее собственные одежки.
— Элис.
Она не реагировала. Сейчас она ляжет спать.
— Элис, ты ведешь себя как полная сука. И это, поверь, очень мягко сказано.
Он снова взял ее за руку, и они вместе исчезли из комнаты.
ГЛАВА 28
Плам считала, что с тактической точки зрения им лучше идти всем вместе, но Элиоту уже не терпелось. А тут еще эти звуки сверху. Квентин и Элис. Плам с Элиотом молча переглядывались — к чему тут слова. Для общих целей оно, может, и хорошо, но как-то не очень приятно сидеть и слушать все это. Элиот всячески изображал, что ему путешествовать между мирами все равно что раз плюнуть, но Плам твердо решила, что не позволит испортить свой первый опыт. Такая познавательная магия как раз для ботанов вроде нее, даже в нынешних невеселых обстоятельствах. Скорей бы уж. Элиот картинным жестом подал ей руку, другую сунул в карман и… ой.
Они всплывали наверх в холодной чистой воде. Плам засмеялась от удовольствия и чуть не захлебнулась в итоге. Расплывчатые огни над ними становились все четче, и вот они выплыли на поверхность.
Плам, опираясь на многочисленные рассказы, ожидала не этого. Они оказались в большом помещении, где в двух канделябрах горели свечи. В чем-то вроде крытого бассейна с фонтаном.
— Что за дела, — пробормотал Элиот, удивленный даже больше ее.
Вода стояла вровень с мраморным полом. На одном конце бассейна извергал изо рта струю гневный каменный лик, на другом была лестница, как в римских банях, — на нижних ступенях вода голубая, на верхних прозрачная. Они синхронно подплыли к ней.
— Не думаю, что это Нигделандия, — сказал Элиот. — Пуговица нас куда-то не туда занесла.
Выйдя из воды, они сразу высохли. Волшебство, да и только. По стенам зала тянулись книжные полки.
— Кто же устраивает в библиотеке фонтан, — изумилась Плам. — Это вредно для книг.
— Да уж не полезно.
Плам и с закрытыми глазами догадалась бы, что находится в библиотеке. По одной только тишине, обволакивающей ее бархатным футляром. По запаху медленно распадающейся бумаги, кожи, сухих чернил. В таких громадных книгохранилищах она еще не бывала. Каждый фут полочного пространства плотно заполнен корешками — кремовыми, кожаными, ребристыми, позолоченными, с орнаментами и текстом. Одни книги тонкие, как журналы, другие в толщину больше, чем в высоту.
Плам вела по ним пальцами, словно почесывала хребет гигантского дружелюбного зверя. В трех-четырех местах одной книги недоставало, и один ее сосед преклонял голову к другому, будто в трауре по отсутствующей подруге.