Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова - читать онлайн книгу. Автор: Венедикт Ерофеев, Эдуард Власов cтр.№ 103

железнодорожная станция на магистрали Москва – Владимир.

25.2 …этюд Ференца Листа «Шум леса», до диез минор. —

Франц Лист (1811–1886) – классический венгерский композитор и пианист-виртуоз. Ференцем (венгерский эквивалент немецкого «Франца») назван по советской традиции, предписывавшей называть классиков литературы и искусства социалистических стран Восточной Европы национальными именами. Здесь имеется в виду его концертный этюд «Шум леса» («Waldesrauschen»,1863).

25.3 Первым заговорил черноусый в жакетке. И почему-то обращался единственно только ко мне… —

У Достоевского во время встречи в трактире Раскольникова и Мармеладова, ищущего собеседника, выбор последнего падает на «начитанного» Раскольникова:

«[Раскольников] <…> беспрерывно взглядывал на чиновника [Мармеладова], конечно, и потому еще, что и сам тот упорно смотрел на него, и видно было, что тому очень хотелось начать разговор. На остальных же, бывших в распивочной, не исключая и хозяина, чиновник смотрел как-то привычно и даже со скукой, а вместе с тем и с оттенком некоторого высокомерного пренебрежения, как бы на людей низшего положения и развития, с которыми нечего ему говорить. <…> Наконец он прямо посмотрел на Раскольникова и громко и твердо проговорил:

– А осмелюсь ли, милостивый государь мой, обратиться к вам с разговором приличным? Ибо хотя вы и не в значительном виде, но опытность моя отличает в вас человека образованного и к напитку непривычного. Сам всегда уважал образованность, соединенную с сердечными чувствами» («Преступление и наказание», ч. 1, гл. 2).

25.4 Я прочитал у Ивана Бунина, что рыжие люди, если выпьют, – обязательно покраснеют… —

Это проницательное наблюдение действительно восходит к Ивану Бунину. У него в «Тихих аллеях» читаем: «Он [доктор] уже покраснел от водки, от кахетинского, от коньяку, как всегда краснеют рыжие от вина, но налил еще по рюмке» («Речной трактир», 1943).

25.5 …Куприн и Максим Горький – так те вообще не просыпались!.. —

Максим Горький – см. 20.6. Александр Куприн (1870–1938) – популярный русский писатель. О пристрастии Куприна к алкоголю писал Корней Чуковский:

«…человек [Куприн] с такими вкусами, интересами, склонностями не мог вести размеренную семейную жизнь: аккуратно являться к столу и каждый вечер возвращаться в определенное время домой. „Чем больше я узнавал его, – вспоминает Бунин, – тем все больше думал, что нет никакой надежды на его мало-мальски правильную, обыденную жизнь, на планомерную литературную работу: мотал он свое здоровье, свои силы и способности с расточительностью невероятной, жил где попало и как попало, с бесшабашностью человека, которому все трын-трава…“. <…> В конце концов стало очевидным для всех, что Александр Иванович не может, да и не желает стеснять себя узкими рамками „приличного общества“. <…> Все больше он сходился с такими людьми, как критик Петр Пильский, поэт Александр Рославлев, газетный фельетонист Федор Трозинер, эти загубленные водкой писатели. Пильский был <…> кабацкий драчун. Трозинер <…> был безнадежно больной алкоголик <…> Рославлев, третьестепенный эпигон символистов, не бывал трезвым уже несколько лет. Больно было видеть среди этих людей Куприна, отяжелевшего, с остекленелым лицом. Он грузно и мешковато сидел у стола, уставленного пустыми бутылками, и разбухшая, багровая шея мало-помалу становилась у него неподвижной. Он уже не поворачивал ее ни вправо, ни влево, весь какой-то оцепенелый и скованный. Только его необыкновенно живые глаза ни за что не хотели потухнуть, но потом тускнели и они, голова опускалась на стол, и он погружался на долгое время в мутную, свинцовую полудремоту. <…> Карикатурист Ре-Ми на знаменитой сатириконовской картине „Салон ее светлости русской литературы“ изобразил Александра Ивановича бражником, которому в пьяном бреду примерещился чертик (в облике писателя Алексея Ремизова)» (Чуковский К. Современники. М., 1967. С. 178–179).

Куприн упомянут вместе с Горьким не случайно. В жизни их связывали дружеские отношения, что также зафиксировано в общедоступной мемуарной литературе, например у того же Чуковского:

«У Горького и Куприна были отношения сложные. <…> Трудно даже и представить себе, как много значил в жизни Куприна Горький. Куприн много раз повторял, что никому он не был так обязан, как Горькому. „Если бы Вы знали, – писал он Алексею Максимовичу в 1905 г., – если бы Вы знали, как многому я научился от Вас и как я признателен Вам за это“» (Там же. С. 187–188).

Что касается проблемы «Горький и алкоголь», то заявление Черноусого легко выводится хотя бы из следующей исповеди писателя, где он вспоминает свое легендарное «хождение в люди»:

«Я пользовался несколько повышенным отношением товарищей по артели, и на пасхальную неделю они пригласили меня в гости к себе. Пошел и две недели „гулял“ из деревни в деревню; пил водку, хотя она не нравилась мне, дрался, когда наших били, очень смешил мужиков и баб тем, что разговаривал с девицами на вы и не „щупал“ их» («Беседы о ремесле», статья 3; 1931).

Хотя в частной переписке Горький в педагогических целях советовал одному своему корреспонденту прямо противоположное: «Что Вы „забиты, загнаны, придавлены ногами в пыль“ – этому не верю. Этого с Вами не будет, так и скажите себе самому. Только – не пейте водки, а то всякая дрянь может быть от этого» (П. Максимову, 5 августа 1911 г., Капри).

Жанр вставного рассказа, в котором о знаменитостях повествуется без пиетета, с добавлением бытовых подробностей, достаточно распространен в литературе, например, так выстроена «Голубая книга» у Зощенко:

«Приехал в то время в Россию немецкий герцог, некто Голштинский. Неизвестно, что он там делал в своей Германии, но только историкам стало известно, что он прибыл в Россию, с тем чтобы жениться по политическим соображениям на дочери двоюродного брата Ивана IV. И вот он приехал. Наверное, расфуфыренный. В каких-нибудь шелковых штанах. Банты. Ленты. Шпага сбоку. Сам, наверное, длинновязый. Этакая морда красная, с рыжими усищами. Пьяница, может быть, крикун и рукосуй» (отдел «Любовь», п. 17).

У Эренбурга Лазик Ройтшванец, которому тридцать три года и которого судьба постоянно носит по России, Европе и Азии (что вызывает непосредственные ассоциации с Веничкой), постоянно рассказывает притчи и истории, наполненные мифологическими и историческими аллюзиями. Вот начало одной из его историй, которую он рассказывает ротмистру-поляку:

«Вы, конечно, знаете об Александре Македонском. Он был самым главным маршалом. Кто-нибудь его, наверное, да родил, как вы Коперника. Так вот этот Александр Македонский ездил по всему свету, вроде меня, и он попал в гости к дикому царю. Можете себе представить разницу между Александром Македонским и каким-нибудь сплошным дикарем! На одном, наверное, был пышный мундир, а на другом – хорошо если штаны из последней бумажной дряни» («Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца», 1927).

Здесь «пышный мундир» Александра Македонского вполне может быть соотнесен с «жабо на отлете» Тургенева.