Если мы сумеем победить Ивара и останемся живы, то разделим эти сокровища между собой и мигом станем состоятельными людьми. Я получу куда больше, чем оставил в Фифхэдене, и вернусь к Альфреду богатым человеком, одним из самых богатых в его королевстве.
Мы последовали за штандартом Рагнара с орлиным крылом и под ликующие крики двинулись к ближайшему броду через Виир.
Брида ехала рядом с Рагнаром, Гизела – рядом со мной, а Тайра не покидала Беокку. Я так никогда и не узнал, что сказал ей Рагнар в доме Кьяртана, но теперь она относилась к брату спокойно. Ее безумие прошло. Выглядела Тайра очень прилично: ногти ее были подстрижены, волосы причесаны и прикрыты белым чепцом, и в то утро она приветствовала брата поцелуем. Правда, вид у нее был все еще несчастный, но у Беокки находились для бедняжки слова утешения, и она впитывала их, словно они были водой, а она – умирающей от жажды. Беокка и Тайра ехали рядом на кобылах, и священник за беседой в кои-то веки забыл о неудобствах верховой езды. Я видел, как он жестикулирует во время разговора здоровой рукой.
Позади него слуга вел в поводу вьючную лошадь, которая везла четыре больших алтарных креста из сокровищ Кьяртана. Беокка потребовал, чтобы кресты вернули в церковь, и мы не стали возражать: ведь священник доказал, что он герой не хуже любого из нас. A теперь он наклонился к Тайре и что-то увлеченно ей доказывал, а она улыбалась.
– Через неделю Тайра станет христианкой, – сказала мне Гизела.
– Раньше, – отозвался я.
– Что же с ней происходит? – спросила моя возлюбленная.
Я пожал плечами.
– Полагаю, Беокка уговаривает Тайру отправиться в монастырь.
– Бедняжка.
– По крайней мере, там она научится послушанию. И узнает, чем грозит число тринадцать.
Гизела стукнула меня по руке, причинив больше боли себе, чем мне.
– Я поклялась, что если снова тебя найду, то больше уже никогда не оставлю, – сказала она, потирая костяшки пальцев, ободранные о мою кольчугу. – Никогда! Слышишь?
– Но как ты могла самовольно отправиться с нами? И почему не подумала, что воинов не должно быть тринадцать?
– Потому что я знала, что собаки будут на нашей стороне, – просто ответила она. – Я бросила палочки с рунами.
– A что палочки говорят насчет Ивара? – спросил я.
– Что он умрет, как змея под мотыгой, – мрачно сказала Гизела.
Затем она вздрогнула: комок грязи, вылетев из-под копыта коня Стеапы, попал ей в лицо. Она вытерла грязь и нахмурилась, глядя на меня.
– Мы обязательно должны отправляться в Уэссекс? – спросила она.
– Я поклялся в этом Альфреду.
– Тогда мы должны туда поехать, – без всякого энтузиазма сказала Гизела. – Тебе нравится Уэссекс?
– Нет.
– A Альфред?
– Тоже нет.
– Почему?
– Он слишком набожный и слишком серьезный, – пояснил я. – И еще от него вечно воняет.
– Как и от всех саксов, – заметила Гизела.
– От него воняет гораздо сильнее. Это все из-за его болезни. Из-за нее он постоянно бегает в нужник.
– Он что, не моется? – поморщилась Гизела.
– Моется, по крайней мере раз в месяц, – ответил я, – а может, и чаще. Альфред очень щепетилен в том, что касается мытья. Но все равно от него сильно воняет. Слушай, Гизела, а от меня воняет?
– Как от кабана, – ответила она, ухмыляясь. – Так, думаешь, мне не понравится Альфред?
– Нет. И он тоже не одобрит тебя, потому что ты не христианка.
Гизела рассмеялась, услышав это.
– A как насчет тебя?
– Ну, мне Альфред даст зе́мли. В надежде, что я стану за него сражаться.
– Но тогда получится, что ты будешь сражаться с датчанами!
– Выходит, что так. Датчане – враги Альфреда, – ответил я.
– Но ведь они мои соплеменники. Как же так, Утред?
– Я принес Альфреду клятву верности, поэтому должен теперь выполнять его волю.
Я откинулся назад, пока мой конь осторожно спускался вниз по крутому холму.
– Я люблю датчан, – продолжал я, – люблю гораздо больше, чем восточных саксов, но такова уж моя судьба – сражаться за Уэссекс. Wyrd bið ful aræd.
– Что это значит?
– От судьбы не уйдешь. Она правит всем.
Гизела поразмыслила над этим. Она снова была в кольчуге, но теперь у нее на шее красовалось золотое ожерелье из сокровищ Кьяртана, сделанное из нескольких нитей, скрученных вместе. Я видел, как похожие штуки собаки выкапывали из могил древних британских вождей. Ожерелье придавало Гизеле сходство с дикаркой, но это ей шло. Черные волосы заколоты и убраны под шерстяную шапочку, взгляд какой-то отсутствующий. Я подумал, что мог бы целую вечность смотреть на ее удлиненное лицо.
– A как долго тебе придется оставаться человеком Альфреда? – спросила она наконец.
– Пока он меня не отпустит, – пояснил я. – Или пока кто-нибудь из нас не умрет.
– Но ты говорил, что король Уэссекса болен. Думаешь, сколько он еще протянет?
– Наверное, не очень долго.
– И кто станет королем после него?
– Не знаю, – честно ответил я.
Действительно, кто? Сын Альфреда Эдуард (помните, как он плакал, когда у него отняли лошадку?) еще слишком мал, чтобы править, а племянник Альфреда, Этельвольд, у которого дядя отобрал трон, – дурак и пьяница. Не дай бог, чтобы он стал следующим королем. Внезапно я поймал себя на том, что желаю Альфреду долгой жизни. Это меня удивило.
Я сказал Гизеле правду: мне не нравился Альфред, но я признавал, что он истинная власть на острове Британия. Этот человек отличался необычайной проницательностью и решительностью, и, если уж говорить начистоту, то, что мы разбили Кьяртана, было в значительной мере заслугой Альфреда. Он умышленно послал нас на север, зная, что мы сделаем то, что ему нужно, хотя и не сказал прямо, чего именно хочет.
Я вдруг понял (и сам удивился), что жизнь человека, давшего клятву верности Альфреду, может оказаться вовсе не такой скучной, как я боялся.
«Но если он вскоре умрет, – подумал я, – это станет концом Уэссекса. Таны начнут сражаться за его корону, датчане почуют слабость королевства и слетятся, как вороны, чтобы склевать плоть с трупа».
– Если ты дал клятву Альфреду, то почему он позволил тебе явиться сюда? – осторожно спросила Гизела. Похоже, ей в голову пришли те же мысли, что и мне.
– Альфред хочет, чтобы твой брат правил Нортумбрией.
Она призадумалась, а затем уточнила:
– Потому что Гутред – в некотором роде христианин?