Очень опасная женщина. Из Москвы в Лондон с любовью, ложью и коварством: биография шпионки, влюблявшей в себя гениев | Дебора Макдональд, Джереми Дронфилд | страница 42 | LoveRead.ec

Весть о нем достигла Москвы на следующий день, и Локарт был первым, кто телеграфировал о нем внешнему миру, вызвав потрясение^[260].

Его собственное положение ухудшалось с каждым днем. Союз Великобритании с Чехословацким корпусом был фактом, который поставил Великобританию в положение государства, находящегося косвенным образом в состоянии войны с Россией, и большевики теперь смотрели на Локарта с явным подозрением. Его защищали только дружеские отношения, которые он наладил с некоторыми членами правительства среднего уровня, а также его пробольшевистская репутация (в которой уже стали сомневаться). Всем английским служащим в Москве и Петрограде было запрещено совершать поездки, и больше не было безопасного способа напрямую связаться с внешним миром. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, когда он получил какую-либо весточку от Муры. Беспокойство о ее безопасности начало превращаться в отчаяние.

20 июля, Йендель

Она не сможет пройти через это. Это было хуже, чем ей представлялось. Чувства, которые ее охватили при приближении к границе, когда немецкий солдат пытался с ней флиртовать, были ничто по сравнению с негодованием и отвращением, которые она испытывала теперь.

Иван, ее так называемый муж, бывший офицер и царский дипломат, верный сын России, полностью перешел на сторону немцев. Он, в сущности, сам превратился в немца. Как будто не было их уже достаточно в Эстонии; немецкие солдаты были повсюду. Немецкий офицер даже гостил в Йенделе, который когда-то был ее домом, местом отдыха ее английских друзей! Вместо того чтобы остерегаться его как вражеского оккупанта, ее муж оказал ему гостеприимство, он обедал и ужинал со всей семьей. Мура была потрясена^[261].

Догадывался ли этот офицер о ее презрении или нет, но Иван, безусловно, его заметил. Вскоре они, как и прежде, начали спорить о политике. Иван обвинял ее в поддержке союзников, что являлось правдой лишь наполовину, но значимой; он тоже был их другом до тех пор, пока ему не стало удобно перестать им быть. А что с его верностью Эстонии? Лояльность владельца Йенделя новым хозяевам привлекала на его сторону немногих местных жителей. Немецкие оккупанты в Эстонии вели себя во многом точно так же, как и на Украине. Прибалтийским немцам отдавалось предпочтение перед этническими эстонцами в правительстве; рабочих перестали нанимать на работу, а их заработки стали сокращать, газеты и эстонские культурные общества – запрещать, а колонистам из Германии прибалтийские помещики начали предлагать сельскохозяйственные земли, так как многие из них хотели, чтобы Эстония полностью вошла в Германию^[262]. Эта бывшая провинция Российской империи, которой не хватало независимости, но которая, по крайней мере, имела какую-то свою культурную идентичность, подверглась основательному онемечиванию, и от этого Муру просто тошнило.

Иван предложил ей выбор – он или ее убеждения^[263].

Даже если бы она и смогла подчиниться какому-нибудь мужчине, это был бы не Иван. До приезда сюда она беспокоилась о нравственной стороне сознательного введения его в заблуждение. Прежде всего это означало бы обман и ее детей. Но теперь чувствовала, что не может пройти через весь этот обман совершенно по другим причинам. Муру трясло от прикосновений мужа. Этот человек, с которым у нее был роман, который составлял ее жизнь, которому она родила двоих детей, вызывал у нее физическое и нравственное отвращение.

Она написала Локарту: «Мне хочется закричать и сказать, что я не собираюсь больше это терпеть. Лишь мысль о нем, нашем еще неродившемся мальчике, останавливает меня – но я не знаю, Малыш, смогу ли выполнить наш план в конечном счете»^[264]. Единственное, чего ей хотелось, – это бросить все и поспешить назад в Россию к своей большой любви.

Слабым утешением было то, что ее дети остаются в безопасности до тех пор, пока Эстония находится под управлением военных. В сельской местности был наведен порядок, бандитствующие крестьяне и вредители затаились на время. Но она скучала по своим детям, по возможности обнять их и беспокоилась об их будущем. Но даже они не были достаточно крепкими узами, которые могли удержать ее в Йенделе, по сравнению с тягой к Локарту.

Отбросив в сторону свои планы, швырнув Ивану в лицо его ультиматум и забыв о своем материнском долге, она уехала из Йенделя, отправившись назад, в сторону границы. Будущее могло само позаботиться о себе; на тот момент она хотела свободы. И Локарта.

Дни британской миссии в Москве были сочтены. Будущее союзников в России выглядело мрачным – если только они не укрепят свои силы и не войдут в нее как победители. Чехословацкий корпус контролировал Центральную Россию, но союзники не имели ничего ему равноценного. Между тем восстание Савинкова, локализованное в Ярославле, сходило на нет. Оно распространилось на близлежащие небольшие города, но ему не удалось получить поддержку и оружие, необходимые, чтобы выстоять против Красной армии. В воскресенье 21 июля после двухчасового сражения несколько сотен оставшихся в живых бойцов Савинкова сдались^[265]. Борис Савинков скрылся; он снова объявится, чтобы доставлять проблемы большевикам, но по планам союзников был нанесен сокрушительный удар. Любые войска, высадившиеся в Архангельске, теперь имели мало шансов на то, чтобы добраться до Москвы, если только они не были бы достаточно многочисленны.

25 июля охваченные паникой посольства Великобритании, Франции, США и Италии, которые беспомощно отсиживались в Вологде с весны, следя за ситуацией, но играя незначительную роль в любой реальной дипломатии, внезапно свернули свой лагерь и бежали в Архагельск, где их ждали два корабля, чтобы эвакуировать. На этот шаг их подтолкнуло сообщение генерала Пуля, в котором говорилось, что его войска того и гляди высадятся в Архангельске. Послы хотели избежать возможности стать заложниками русских, так что все нужно было делать очень быстро; некоторые отставшие англичане опоздали, и им пришлось бежать по причалу и карабкаться на борт, когда корабли уже отшвартовывались^[266].

«Так закончился вологодский эпизод, – горько записал Локарт в своем дневнике, – совершенно бестолково в лучшем случае»^[267].