И она, и ее дочь Гортензия, экс-королева Голландии, с ужасом ждали появления русских. Каково же было их изумление, когда они увидели русского императора, который не знал толком, кому из двух дам – матери или дочери – оказать свое благосклонное внимание!
Жозефина была очень даже недурна. Когда Александр узрел эту роскошную фигуру, подчеркнутую легким газовым платьем, окруженную благоуханием фиалок, словно облаком… Когда увидел эту великолепную женщину, ради любви к которой Наполеон овладел Францией, Александр увлекся не на шутку.
Жозефина, в свою очередь, делала все, чтобы вскружить его легкомысленную голову. Ей это удалось сделать блистательно.
Однако воспользоваться плодами своей ошеломляющей победы Жозефине, увы, не пришлось. Она простудилась во время катания с новым поклонником в коляске. Александр был в мундире, а его очаровательная визави – в легком газовом платье… Спустя несколько дней, 18 мая, Жозефина умерла. Насчет этой смерти ходили разные слухи. Говорили, что дело тут не в простуде, а в яде, который подсунул Жозефине Талейран…
Это была темная история, расследованием которой Александр не занимался. Похоронив Жозефину при огромном стечении народа и почетном эскорте русской гвардии, он плотно приступил к Гортензии. Впрочем, дела вскоре увлекли его из Парижа. Впереди был Венский конгресс, на котором должна была решиться судьба послевоенной Европы.
В Вене он встретился с женой, ибо присутствие императрицы было необходимо по протоколу. Здесь же Елизавета, спустя пятнадцать лет, вновь увидела человека, который доставил ей когда-то столько горя. Это был князь Адам Чарторыйский.
В свои 45 лет он был все еще холост и по-прежнему страстно влюблен в Елизавету. Она изменилась, конечно, однако при виде ее все прежние чувства снова вспыхнули в сердце пана Адама. Очарование Елизаветы, ее ангельская душа еще раз поработили его. Иногда его лицо, впрочем, омрачалось ревностью. Не к Александру, нет! О нелюбви к нему Елизаветы он был прекрасно осведомлен. Ревновал Чарторыйский к памяти Алексея Охотникова, так и не забытого Елизаветой.
Смешно все это казалось Елизавете, а впрочем, очень мило Она с удовольствием окунулась в мир воспоминаний, в мир обожания… Однако светлые чувства были изрядно затемнены слухами, которые долетали до нее со всех сторон. Слухи эти касались поведения Александра, и хоть Елизавета уже привыкла быть брошенной женой, а все же такого эпатажа она не ожидала даже от своего мужа.
Александр пустился во все тяжкие! Отчасти это было вызвано тем, что в Париж приехала также и Нарышкина (разумеется, в сопровождении своего великодушного Амфитриона), вокруг которой тотчас же начали увиваться мужчины. Как всегда. Однако теперь она не старалась соблюдать необходимый декорум уважения к своему венценосному любовнику, и это разозлило Александра до крайности. Он решил утешиться в другом месте. Точнее, в других местах.
Сначала это была Юлия Зичи – поразительная красавица, а также ее сестра Софья. Затем – княгиня Багратиони, вдова Петра Ивановича Багратиона, героя Бородина, бывшая одновременно любовницей Меттерниха, с которым у Александра были очень непростые отношения, так что он весьма порадовался наставить австрийскому канцлеру рога. Тут же русского императора атаковала и взяла штурмом и другая любовница Меттерниха – герцогиня Саган. За ней последовала графиня Эстергази… А впрочем, может быть, все это происходило в ином порядке. Не суть важно. Главное, что этот список можно было еще долго продолжать. В Вене даже родилось очаровательное обобщение: «Баварский король ест все подряд, нюрнбергский король пьет все подряд, а русский царь любит всех подряд!»
Этот приступ любвеобилия люди воспринимали по-разному. Кто-то восхищался, кто-то негодовал. А Елизавета холодно и отстраненно, не без издевки, думала, что Александр напоминает голодного человека, который знает, что скоро будет вовсе лишен пищи, и торопится наесться впрок.
Именно она, знающая своего мужа как никто другой, оказалась права.
Между прочим, среди дам, с которыми общался Александр в Вене, оказалась некая баронесса Юлиана Криднер. Ее знали как теософку, которая якобы была подвержена мистическим озарениям и способна общаться с потусторонним миром. Александр в последнее время тоже ударился в мистицизм. Просто читать Библию и находить в ней утешение для него уже было мало. Он хотел проникнуть в темные места священной книги, он жаждал более глубоких познаний. Юлиана Криднер с первых минут встречи принялась упрекать императора за то, что жизнь его полна тщеславием и суетностью, что совесть его дремлет, лишь изредка пробуждаясь, что он не способен на истинное раскаяние перед Христом, а ведь только это дает человеку покой при жизни и после смерти. Он не осознал всей глубины своих грехов, а до той минуты обрести душевный мир будет невозможно!
Александр выслушал ее очень внимательно. Все, что говорила баронесса, как нельзя больше отвечало его внутреннему состоянию. Он-то знал, что всепоглощающее распутство – не что иное, как последняя, паническая попытка скрыть от самого себя те изменения, которые происходили во всем его существе. Но то, чего от него требовала Юлиана, предполагало полную отрешенность и забвение всех государственных дел. Как ни был слаб Александр, он продолжал оставаться императором и осознавать свой долг перед Россией и Европой. Ну и страх показаться слабым продолжал терзать его.
Покаяние было пока что отложено. До лучших времен.
* * *
И вот уже создан Священный Союз, Александр вернулся в Россию. Заодно он устроил брак своего брата Николая с Шарлоттой, дочерью прусской королевы Луизы, и теперь уповал на рождение в этой семье наследника. Вообще Шарлотта, вернее, Александра Федоровна, всем очень нравилась. Николай называл ее маленькой птичкой, и она своей легкостью очаровывала с первого взгляда… затмевая императрицу, которая рядом с юной великой княгиней казалась какой-то серой, почти бесплотной тенью. Ехидные фрейлины великой княгини порою сравнивали императрицу со злой и старой гувернанткой: «Такая серая, унылая, противная…»
А между тем… между тем ей продолжали поклоняться мужчины. Ее красота, облик несчастной, трагической героини будоражил чувства тех, кто жил более в воображении, чем в реальности.
На лире скромной, благородной,
Земных богов я не хвалил
И силе в гордости свободной
Кадилом лести не кадил.
Свободу лишь учася славить,
Стихами жертвуя лишь ей,
Я не рожден царей забавить
Стыдливой музою моей.
Но, признаюсь, под Геликоном,
Где Касталийский ток шумел,
Я, вдохновленный Аполлоном,
Елисавету втайне пел.
Небесного земной свидетель,
Воспламененною душой
Я пел на троне добродетель
С ее приветною красой.
Любовь и тайная свобода
Внушали сердцу гимн простой,
И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа.
«Неподкупный голос Пушкина», которому принадлежат эти стихи, в данном случае не имеет никакого отношения к «свободолюбивым чаяниям русского народа», как принято выражаться. Здесь нет и мысли об этом. Елизавету странно, тихо, покорно и восторженно любила Россия; именно она была сокровенной страстью Пушкина, героиней многих его стихов. Елизавета в 1811 году присутствовала на открытии Царскосельского лицея – и поразила воображение пылкого мальчишки с африканской кровью.