Поезд на Воронеж ожидали в Боброве в девять утра, но и в десять часов его еще не было. Люди, толпившиеся на перроне, думали, что он просто опаздывает — как все поезда в теперешние времена, — пока кто-то не сообщил, что состав остановлен у Самсонова яра, окраинного района города. Пара ретивых мужиков бросились к начальнику вокзала и вырвали у него правду: в соседнем Протасове, узловой станции в сорока верстах от Боброва, бунт. Советская власть сброшена, что за руководство у них там сейчас — никто не знает. Пока положение дел в Протасове не прояснится, велено поезда, направляющиеся к прифронтовому Воронежу задерживать.
Люди, ожидавшие поезд, пришли в волнение. Такую неопределенность из-за бузы в Протасове большинство терпеть не желало. Скученные на маленьком перроне пассажиры сплотились и стали называть себя «народ». Народ был возмущен. Народ был опять притеснен.
К начальнику вокзала отправилась делегация, с тем чтобы добиться поезда на Воронеж, и так нажала на него, что он, переговорив с ответственным товарищем в бобровском ревкоме, уступил: «Катитесь!»
Когда поезд наконец подъехал к станции, «народ» опять распался на отдельных пассажиров, которые поодиночке или целыми семьями бросились штурмовать вагоны. Как и все вокруг, работая плечами и локтями, Митя продвигался к ступенькам. Если, может, кто-то и мог пропустить этот поезд, то только не он.
В вагоне не то что яблоку — семечку было некуда упасть. Люди сплющивали друг друга и на лавках, и в проходах. Тем, кто стоял, становилось легче по мере продвижения поезда: кое-кто из них исхитрился найти своим детям и старикам местечко на лавках, отчего там теснотища росла, а в проходах убавлялась.
Только немного поутряслось, как кто-то вздумал продвигаться по вагону. Митя слышал на противоположном конце прохода ругань, сопровождавшую перемещение общего ненавистника, который все время наступал на чьи-то ноги.
Скоро поблизости раздался крик: «Куда прешь? Не пущу!» — и пулеметная очередь мата. Митя изогнулся и глянул туда, где теперь происходила толкотня. На мгновение мелькнуло лицо нахала — и этого мгновения было Ломанову достаточно, чтобы узнать его. Конечно же, Митя не считал такое невозможным, но все же…
«Черт, надо было его от входа куда-нибудь оттащить, чтоб не сразу нашли…» Противно вдруг почувствовать себя идиотом, особенно если был только что так собой доволен. В следующее мгновение Митя уже встретился со Степаном взглядом — их разделяло только четыре человека. Лицо у чекиста было красное и потное, глаза нехорошо сверкали. Он протаранивал себе путь большей частью молча, цыкая только на самых докучливых. Митя сжал сильнее ногами свой мешок, опущенный на пол.
— Ну вот теперь мы рядышком, — прошипел в лицо Мите Линников, добравшись до своего противника. — Где мешок-то?
Митя молчал. Степан нашарил мешок ногой.
— Отдай книгу по-хорошему!
— Чего?! — поразился Митя. — Книгу? Зачем тебе книга?
— Отдашь — не видел я тебя в Благовещенском монастыре ночью и не ты на меня там напал. Не отдашь — сниму тебя с поезда в Протасове и сдам в ЧК.
Мужик, стоявший к ним впритык, услышав о ЧК, зыркнул и стал в открытую следить за разговором.
— В ЧК в Протасове? — с издевкой переспросил Митя. — Или ты не знаешь?!
— Чего это я не знаю?
— Скинули в Протасове комиссаров. Самоуправление теперь у них.
— Бреши-бреши!
— Верно говорит, — подтвердил сосед. — Сам-то, видать, тоже комиссар?
Степан посмотрел на мужика как на муху и продолжил наступление:
— Ты от меня, Ломанов, больше не улизнешь. Я тебя если не в Протасове, так на следующей станции, в Малеевке, в ЧК сдам.
— Не будем загадывать, — молвил, усмехаясь, Митя.
— Там она, твоя ЧК, осталась, — встрял опять мужик, тряхнув головой в сторону отодвигавшегося все дальше Боброва. — Слава богу, вырвались. Тебя вот только в подарок получили, хоть и не просили.
— Мы этот подарок, Денисыч, протасовским вручим, на память, — поддержал его парень, стоявший тут же. — Нам самим его не надо, у нас еще в памяти свежо.
Денисыч добавил:
— Протасов уже вот-вот будет.
Поезд въехал на станцию. Те, кто сидел и стоял у окон, объявляли:
— Мужиков у вокзала полно!
— Многие с ружьями…
— А мешок-то висит, видали? Флаг сняли, на его место мешок повесили!
— Эй, кто грамотный, глянь-ка, чего там за слова на стене намазаны!
Кто-то прочитал вслух:
— «Долой комиссаров-брехунов! Коммунизм — наше мужицкое дело!»
У Степана сорвалось с языка:
— Контра лапотная!
— Слыхали? — тут же привязался Денисыч, надрывая голос, чтобы все слышали. — Наш-то комиссарик сердится!
— У, черт! — выругался на него Степан.
— Слышь! Черта на помощь зовет!
Вокруг загоготали.
— Хоть бы одна баба мелькнула, — сокрушалась женщина у окна. — Баб вообще нет! Ой, налетят!
— Чего — налетят? Может, это у них в Протасове самооборона устроена.
— Все налетают. И эти налетят. Видишь, поезд оцепили?
— Да им в вагоны-то не зайти. Весь поезд битком.
Протасовские мужики и не думали заходить в поезд — они обработали его по-другому. Каждый вагон, один за одним, получил приказ «разгрузиться». Это означало, что все пассажиры должны были выйти на перрон с вещами.
— Дай мне книгу, — опять потребовал у Мити Степан. — Я ее лучше сберегу.
— Для кого? — ехидно спросил Ломанов.
И опять замолчали. Прижатые друг к другу, стоящие лицом к лицу, они теперь оба молчали, каждый глядя в свою сторону.
— Что будет! Что будет! — причитали там и здесь старухи. Кое-кто ругался, проклиная меняющиеся власти — красных, белых, зеленых, большинство же оцепенело выжидало.
Было приказано выходить из вагона с обеих сторон. Степан, двинувшись вслед за Митей к тамбуру, изловчился ощупать его мешок.
— Переложи книгу за пазуху! — зашептал он ему в затылок. — Отберут мешок, и тю-тю.
Митя и ухом не повел.
От крайних, продвинувшихся к выходу, прокатилась в глубь вагона новость:
— Поезд дальше не пойдет! В Малеевке Чуня!
— Черт! — выругался опять Степан и со злостью пнул коленом Митю. — Надо же так угодить! И все из-за тебя!
Митя отплатил локтем.
— Не отстанешь — точно стряхну тебя протасовским, чекист.
— Да ты сам-то кто? — зашипел в бешенстве Линников. — Я тебя им тоже стряхнуть могу. Им что красные, что благородные.
У выхода из вагона стояли трое с винтовками. Вглядываясь в мешки, они выуживали пассажиров с многообещающим багажом. Один из задержанных стал пререкаться: