— Похоже, что с «Откровением» потрудился специалист, — заметил я. — Как ты сама думаешь?
— Никак. Я вообще больше не думаю об «Откровении». Решила сообщить тебе, чем кончилось дело — и поставить точку.
— Уж не присутствую ли я при торжественном закрытии нашего joint adventure
[1]?
Надя усмехнулась и повторила за мной:
— Joint adventure, joint venture
[2]. Когда я это услышала от тебя в первый раз, я не могла оценить твой юмор. Тогда у нас никто и не слышал о совместных предприятиях. Теперь же ими в России хоть пруд пруди…
— Ты когда была в Москве?
— Только что.
— Как она?
— Другая.
— Коротко же ты о своем городе.
— Москва больше не мой город.
— Как твоя мать?
— Как все.
— А друзья?
— Друзей у меня никогда не было.
То, что она могла стоять перед другим как стена, мне было известно.
— Ну хорошо, — сказал я, — я обещал тебе позвонить тогда… и не позвонил. Это одно. Что еще?
Я увидел: глаза ее потемнели. Но взгляда от меня она не отвела. На миг прищурилась — и в очередной раз отрезала:
— Ты не веришь, что я поставила точку в этой истории? — Надя кивнула на «Огненную книгу». — Она твоя.
— Сколько экземпляров ты привезла?
— Один. Только этот.
Кофе был выпит, разговор исчерпан — пора подниматься. Я положил «Огненную книгу» в карман пиджака и посмотрел на Надю.
— Как ты насчет коньяка? — неожиданно спросила она. — Давай выпьем на посошок.
Коньяк полдвенадцатого, да еще в теплый летний день? Но отказываться я не стал.
— Что значит «на посошок»? — спросил я.
— Ай-ай-ай, — оживилась Надя. — Славист и не знает про «посошок». «Посошок» — важный элемент русской бытовой культуры. Это последняя рюмка, на прощание, когда уже все сказано и сделано. Ее выпивают стоя, перед тем как разойтись в разные стороны. Закажешь? А я пока схожу позвоню.
Коньяк появился быстрее Нади. В ожидании ее возвращения я успел еще раз пролистать «Огненную книгу». И еще раз отметил: профессиональная работа. Имя редактора не было нигде указано. Я заглянул в предисловие — под ним тоже никто не подписался. Начиналось оно так: «Эта старая рукопись в досках, обтянутых кожей, оказалась в нашем издательстве совершенно случайно. Случай продолжает играть важную роль в раскрытии неизвестных сторон нашего прошлого. И „Слово о полку Игореве“, общепризнанный шедевр древнерусской литературы, был обнаружен случайно…» Как может играть случай — я знал сам.
Предисловие было в полторы страницы, но сколько же красивых слов! «Не знающий аналогов эзотерический реликт», «одинокий обертон в хоровом пении монолитного русского монашества», «литературный отблеск многообещавшего, но несостоявшегося мистического ордена в русском православии» и т. д. Впрочем, придраться можно было только к стилю, по сути все было верно. Тот, кто подготовил текст, знал свое дело и был к нему неравнодушен. Неужели у него не было соблазна ввести этот «реликт», «отблеск» и «обертон» в научный оборот? За пять лет это вполне можно было бы осуществить, наш же аноним такой возможностью не воспользовался.
Интересно, а заметили ли «Огненную книгу» специалисты? Я следил за литературоведческой периодикой, выходящей в России: упоминаний об «Огненной книге» мне там не встретилось. Неужели никто из филологов не увидел в продаже этот «древнерусский самоучитель» или хотя бы не услышал о нем от других? К вульгарному изданию трудно отнестись серьезно, но полюбопытствовать, каким оригиналом располагает издатель, — резонно. Впрочем, я знал человека, который непременно бы это сделал, если бы ему попала в руки «Огненная книга»: Парамахин, завотделом рукописей АКИПа — Архива культурно-исторических памятников. Интересно, числится ли «Откровение» до сих пор в его ведомостях?
— Ага, «посошок» уже доставили, — услышал я за спиной Надин голос. Она села на свое место, взялась за рюмку и сказала: — Пить стоя мы здесь, конечно, не будем. Выпьем сидя.
— Скажи, пожалуйста, телефон АКИПа не изменился?
— Нет больше АКИПа. Его упразднили, — нехотя ответила Надя.
— А собрание рукописей?
— Его передали частично Библиотеке Ленина — «Российской Государственной», по-новому. И еще куда-то.
— Где же теперь работает Парамахин?
— Не интересовалась, — резко сказала Надя и поставила рюмку обратно. Неужели еще травой не поросло? Я подождал, пока она зажгла сигарету и выпустила дым.
— Последний вопрос: у тебя еще сохранился его домашний телефон? — спросил я.
— Такой вопрос последним не бывает. Следующим будет: ты мне его не дашь?
— Верно. Дашь? Я в этой истории точку не ставлю. Парамахин, наверное, захочет…
— Домашний телефон Парамахина у меня в старой адресной книжке, — перебила меня Надя. — Не знаю, смогу ли ее найти.
— Я позвоню тебе через пару дней, можно?
— Можно, — смирилась она.
Я спросил ее новый номер. Мне представлялось само собой разумеющимся, что ее телефон изменился.
— Номер старый, — сказала Надя с усмешкой. — Не ожидал?
— Конечно, нет, — признался я. — Как Ханс?
— Поглощен работой. — Она назвала известную фирму, разрабатывающую компьютерные программы, где Ханс ван Сеттен был шефом отдела, и в свою очередь поинтересовалась: — Как Сандра?
— Открыла свою практику. Вышла замуж за врача-ортопеда. — Иными словами, я сообщил Наде о своем разводе.
— Ну а теперь «посошок», — сказала она в полном безразличии к этой новости и опять взяла свою рюмку. — Пьем сразу и до дна, как полагается. И потом сразу встаем.
Склонность к императивам она сохранила. Раньше меня это раздражало. Что ж, раньше многое было иначе. Или иным казалось.
— Значит, ты по-прежнему госпожа Ван Сеттен, — сказал я после «посошка». — А разве ты сама такое ожидала?
— Конечно, — коротко ответила она и взялась за рюкзак.
Надин велосипед стоял прямо у входа в кафе. Она щелкнула замком, забралась на седло, сказала мне «всего хорошего» и укатила. Никаких сантиментов. И никаких вопросов обо мне.
Вернувшись домой, я опять открыл «Огненную книгу», но не смог сосредоточиться на тексте. Говорят, старые истории — как выдохшееся шампанское, но нет ни одной сентенции, которая не давала бы промаха. Я увидел перед собой комнату на одиннадцатом этаже общежития Московского университета на Ленинских горах. Горела лампа под зеленым колпаком — единственный симпатичный предмет в казенном интерьере. На письменном столе, где книги и бумаги были сдвинуты в сторону, лежала старая рукопись. Переплет был обтянут бурой кожей, ее скрепляли с доской пять медных бляшек — четыре по углам и одна посередине. Этот двухсотлетний манускрипт числился в фонде АКИПа, и ему следовало бы находиться там. Книга называлась «Откровение огня».