Откровение огня - читать онлайн книгу. Автор: Алла Авилова cтр.№ 8

Мне потребовалось посмотреть статью о русских погребальных традициях, которая была опубликована в Научных записках Томского университета за декабрь 1913 г. В разделе о схожих эсхатологических мотивах в славянских и азиатских легендах я обнаружил любопытный пассаж:

«В одном из рязанских монастырей, а именно — в Захарьиной пустыни у Красного села Суровского уезда, монахами практиковалось так называемое „высокое пение“. Необычное для русского православного обряда, оно имеет аналоги на Востоке — например, обертонное пение в тибетских монастырях. Происхождение этой своеобразной традиции под Рязанью восходит к началу XVI века и, наверное, навсегда останется загадкой, ибо связано с именем таинственного затворника, преподобного Евлария, появившегося в монастыре „неизвестно откуда“».

Сообщение сопровождала сноска на статью краеведа И. Г. Сизова «Старинные монастыри в Рязанской губернии», напечатанную в февральском выпуске «Любителя древности» за тот же, 1913 год — то есть за три года до сообщения о кенергийской рукописи в «Историческом вестнике». Конечно же, я немедленно заказал этот журнал. Он оказался популярным изданием, полным исторических курьезов, анекдотов и занимательных рассказов о событиях в прошлом.

Статья Сизова содержала исторические свидетельства и легенды о четырех, в его время уже не существовавших монастырях. Захарьина пустынь выделялась среди других смутной историей и драматическим концом. В конце XVIII века эта обитель была захвачена грабителями и вслед за этим осаждена военным отрядом, присланным на поимку банды. Во время осады произошло убийство и был совершен поджог, что никого не удивило бы, если бы перед этим там не имело место впечатляющее «чудо». Только находившиеся в Захарьиной пустыни бандиты и попавшие к ним в руки монахи знали, как увязалось одно с другим, но они исчезли — все, кроме одного: убитого.

Следствие, проведенное после гибели монастыря, зашло в тупик. Ознакомившись с его материалами в губернском архиве, Сизов особенно заинтересовался последним захарьинским «чудом», о котором имелось подробное свидетельство очевидца, и вознамерился разобраться, почему оно не получило подобающей известности. Краевед отправился в Красное село, рядом с которым располагалась Захарьина пустынь, а затем в Спасский Шоринский монастырь в соседней с Рязанской, Тамбовской губернии, где нашли приют после пожара спасшиеся от бандитов захарьинские иноки. «Разысканья» охладили его пыл: оказалось, что «чудотворец» имел сомнительную репутацию. В Спасском монастыре его называли «кенергийцем», что для богобоязненного Сизова было то же самое, что еретик. Он не стал дальше углубляться в драму Захарьиной пустыни, ограничившись составлением двух текстов, вкратце передававших услышанное им от красносельских старожилов и от спасско-шоринских монахов. Первый он назвал «народным преданием», второй — «монастырской легендой».

История Захарьиной пустыни представала и там и там с огромным перевесом эпизодов, относившихся к XVI веку — времени ее возникновения и становления. Как оказалось, в памяти крестьян она отпечаталась совершенно иначе, чем в сознании монахов. Народное предание и монастырская легенда расходились во многих подробностях не только друг с другом, но и с третьим источником — «Житием преподобных Захария и Евлария», обнаруженном Сизовым в материалах следственного дела. Это житие было составлено незадолго до гибели монастыря, когда готовилась канонизация отцов, прославивших обитель. Особенно сильные расхождения имелись в характеристиках «неизвестно откуда пришедшего» Евлария, его взаимоотношениях с основателем пустыни Захарием и значении происходивших там «чудес». В далеком прошлом небольшого монастыря у Красного села обнаружилось не меньше противоречий, чем при выяснении обстоятельств его гибели. К такому заключению пришел и Сизов. Не надеясь в них разобраться, краевед вышел из положения наиболее простым способом: он поместил в своей статье в один ряд все три варианта истории Захарьиной пустыни, чтобы читатель сделал собственные заключения. Не знаю, как другие — я был ему за это признателен.

Надо было признать, житие Евлария и Захария напоминало многие другие, то же можно было сказать об обоих устных источниках — народном предании и монастырской легенде. Опубликованные Сизовым тексты содержали типичный для религиозных сказаний набор элементов: таинственный странник, затворники, явление ангелов, озаренные иконы, чудодейственные могилы, карающий огонь. Однако, не выделявшиеся особым своеобразием в отдельности, они производили интригующее впечатление как одно целое. Интриговали, наводили на мысли разночтения. Три источника были в сущности три кривых зеркала, которые к тому же стояли на разном расстоянии от объекта и отражали его в отличных друг от друга ракурсах.

Самым притягательным зеркалом была для меня монастырская легенда. Только здесь захарьинские затворники назывались «кенергийцами». Любопытно, что спасско-шоринские монахи ни словом не обмолвились о другой тамбовской обители — Благовещенском монастыре у села Посад, где, по сообщению «Исторического вестника», должно было храниться «Откровение огня». Почему кенергийская рукопись попала туда? И с кем? Был это кто-то из тех, кто находился в осажденной Захарьиной пустыни и бежал оттуда во время пожара? Или «Откровение огня» оказалось в Благовещенском монастыре спустя время каким-то другим, окольным путем?

Обнаруживалось и еще одно несоответствие между сведениями о кенергийцах, полученных Сизовым в Спасско-Шоринском монастыре, и заметкой в «Историческом вестнике»: об ордене в «монастырской легенде» не было и речи. Этот факт, конечно, ничего не доказывал и не опровергал — он только обращал на себя внимание. Я прикинул, сколько последователей могло оказаться у Евлария без малого за триста лет при условии, что в пустыни находилось одновременно два затворника, а менялись они в среднем раз в десятилетие: получалось, что не больше тридцати. Если это был орден, то самый малый в истории монашества.

«Кенергийцы», «кенергийство» — это пошло от провозглашения «кенерги» — «силы Господней». Откуда взялось это слово? Я заглянул в этимологический словарь, потом в словарь диалектов — ничего похожего. Легенда — не документ, и «кенерга» могла иметь в действительности другое значение. Последний кенергиец, между прочим, заявлял, что братья говорили это слово неверно. Еще неизвестно, называли ли сами захарьинские затворники себя кенергийцами, да и существовало ли вообще какое-то особенное кенергийское учение. Ни в монастырской легенде, ни в житии не было и намека на то, что у Евлария и его последователей имелись особенные религиозные представления, и из их поведения это не следовало. В Захарьиной пустыни думали, что затворники хранили какие-то тайны. Уж не потому ли только, что они молчали?

А что, если «кенергийство» и сводилось к паре своеобразных религиозных обрядов? В этом случае «Откровение огня» и правда могло оказаться сборником известных текстов, зачитываемых при их исполнении. Ведь что собой представляла кенергийская книга, никто, кроме игуменов Благовещенского монастыря под Тамбовом, не знал.

Я пожалел, что не посмотрел как следует сборник, выданный мне в АКИПе. Конечно, его несоответствие карточке каталога было подозрительным, но в архивах случаются и не такие накладки. И я отправился в тот же день из Ленинской библиотеки в АКИП, чтобы теперь уже как следует ознакомиться со сборником О517. Мне представлялось само собой разумеющимся, что Андрей Алексеевич Парамахин, оставивший рукопись у себя, не откажет мне дать ее посмотреть еще раз.