Войдя в читальный зал, я приостановился у стола дежурной и сообщил Сове об объявлении.
— Что могла натворить эта девушка?
— Какая девушка?
— Н. Демьянова. Вы ее знаете?
Сова покраснела и опустила глаза.
— Нет, не знаю!
С этими словами она встала и вышла из зала.
«Уж не сама ли она „Н. Демьянова“?» — подумал я. Фамилия Совы была мне не известна. Я попытался вспомнить ее имя, раз мимоходом названное Парамахиным, и не смог. Если «Н. Демьянова» и правда Сова, не связано ли ее «персональное дело» каким-то образом с неразберихой вокруг «Откровения огня»? А может — со мной? Вдруг кто-то счел, что Сова ведет себя недостаточно бдительно с иностранцем! Мне рассказывали об историях такого рода.
Я вернулся к своему столу и переключился на работу, за которой просидел, не вставая, часа два. За это время у меня за спиной обосновалась Мальчик. Я обратил внимание на перемену, когда мне потребовалось пройти к каталогу. И в конце дня, когда я сдавал рукописи, в зале по-прежнему дежурила Мальчик. Я вспомнил фамилию на объявлении и спросил библиотекаршу на проверку:
— А где ваша коллега Демьянова?
— Ее сегодня не будет, — неохотно ответила Мальчик, давая понять, что мне не следует рассчитывать на подробности.
Это было во вторник, а в пятницу я снова наведался в АКИП. Мне хотелось убедиться, что неприятности Совы никак не связаны со мной лично. Я решил прямо спросить ее саму о «персональном деле» и, если я и правда имею к нему отношение, помочь ей выпутаться из неприятного положения. Пятница была днем дежурства Совы, но в читальном зале я опять обнаружил Мальчика.
— Я ожидал увидеть сегодня вашу коллегу. Она что, заболела? — спросил я.
— Она уволилась, — последовал ответ.
— Почему?
— Этого я не знаю, — сказала неразговорчивая Мальчик.
Вот тебе и «в ближайшее время ничего не изменится». И это было только начало. На следующий день, в субботу утром, Сова была у меня. В дверь постучали, я открыл, а на пороге — она. Не дав мне выразить удивление и даже не поздоровавшись, она жестом попросила меня следовать за ней.
Мы прошли по коридору, вышли на лестницу, спустились этажом ниже и остановились на лестничной площадке. В правой руке у Совы был полиэтиленовый пакет. Она запустила туда другую руку и показала мне угол книги, переплет которой был обтянут темной кожей. «Откровение!» — пронзило меня. Спрятав книгу обратно, Сова сунула мне в руку записку.
«Не задавайте вслух никаких вопросов. Общежитие прослушивается. Мы можем поговорить завтра, и я вам все объясню. Не думайте ничего плохого: эта книга — моя. Я могу вам оставить ее до завтра при условии, что вы не будете ее фотографировать, переписывать и делать выписки. Кивните два раза, если согласны, один раз — если нет. Мы можем встретиться завтра в 9 утра на перроне станции метро Измайловская. Подумайте и дайте ответ».
Думать было не о чем. Я кивнул два раза. В следующий миг Сова передала мне свой пакет и побежала вниз по лестнице. Я вернулся к себе.
Рукопись, которую я достал из пакета библиотекарши, была заметно тоньше той, что значилась в АКИПе под названием «Откровение огня», и в отличие от сомнительного сборника это название имела. Оно было выведено на первом листе крупным уставом, затем следовал текст, написанный скорописью. Я заглянул в конец книги. На шести последних листах, оставленных автором пустыми, имелись четыре записи, сделанные разными почерками и в разное время. Они принадлежали людям, владевшим кенергийской рукописью. Двое из них назвали себя и сообщили, как они получили «Откровение». Третью запись сделала женщина, представившаяся «первой кенергийкой». Своего имени она не открыла и ничего о себе не рассказала — лишь призналась, что ей трудно читать эту книгу. Четвертый владелец тоже предпочел себя не раскрывать. Его короткая приписка оказалась самой своеобразной — это было грубое ругательство. Начало отзывам об «Откровении огня» положил его первый читатель — инок Леонид: он счел нужным предостеречь начинающих «кенергийцев» от ошибок, которые совершал сам, приобщаясь к «тайнам». Самую большую запись оставил его преемник: некто Никита.
ЛЕОНИД
На другом берегу Латуры горели костры. Никита разделся, сложил одежду в мешок и поплыл через реку, держа свой мешок над головой. Проплыл до середины и попал на мель. Дальше уже можно было идти. Дно было ровное, шлось легко.
На песчаной косе коротали ночь люди, пришедшие и приехавшие к Латурскому старцу. Так называли обосновавшегося в сосняке у реки скитника. Он прославился многими исцелениями, и к нему ехали даже издалека. В теплое время года многие посетители ночевали на косе, чтобы утром попасть в начало очереди — она всегда была длинной, и случалось, что оказавшиеся в хвосте не попадали к старцу в тот же день.
Никита направился к самому большому костру, где собралось человек десять.
— Это все раньше было, — говорил съеженный мужичонка, державшийся знатоком. — Уж такое рассказывают, не знаешь, верить не верить. Ясно дело, когда старец был в силе, он с собой не считался. Сейчас он стал совсем старый и ослаб. А все же, как благословит, так затишье в душе наступает. Идешь лыбишься.
— Говорят, еще позапрошлым летом старец и лечил, и на беседу к себе допускал, — вставила баба, закутанная в теплый платок.
— Не могло такого быть, — решительно пресек ее речи мужичонка. — Уж годов пять никто от него слова не слышал. Теперь только молча благословляет.
Крупный мужик спросил:
— Ну а коль кто немощного привезет? Неужто и немощных обратно отсылает?
— Только благословит, более ничего, — повторил знаток.
— И никакого исцеления? — не верил крупный.
— Давно исцелений здесь не видели.
— Всего-то никто не знает, — утешила баба. — Может, старец кого к себе тайно призывает, чтоб никто не знал.
— Что же, ему людей не жалко более? — продолжал пытать знатока крупный, не обращая внимания на бабу.
— Старец — персона не нашего понятия, — отвечал тот. — Вот молчит он, а почему молчит? Разве ж кто знает?
— Дочку я привез, — открылся крупный. — Вон там она, с бабой моей, лежит. Только заснули. Три года как паралич девку разбил. Коль поднесем ее к старцу и оставим, ведь не отпихнет же он ее от себя?
— Не ты один такой умный. Подносили, оставляли, только без толку это было. Старец глаза закрывал и замирал. Очередь требовала, чтоб больного забрали — все ведь под благословение хотят. Старец в полдень уходит. Кто успеет к нему попасть, кто нет.
— Кто знает, старец буквы еще хорошо разбирает? — влез в разговор Никита.
— При чем тут буквы? Какие буквы? — не понял знаток. — Все старцы святые книги читают.
— Все да не все, кто слаб глазами — не читает, — неуважительно возразил Никита и обвел глазами общество. — Может, кто другой скажет наверняка?