Кэтрин подалась вперед, словно пытаясь быть как можно ближе ко мне.
— У них получилось. Они вынесли отца наверх и положили на носилки, стоявшие в коридоре. Потом отнесли к машине. После этого они вернулись за матерью. Она не весила столько, сколько отец, не была такой высокой, поэтому они без проблем подняли ее наверх. Я подождал внизу, пока не услышал, как уехала машина коронера. В подвал спустился доктор и сказал, что мне надо подняться наверх. Но я не хотел. Я хотел остаться внизу, среди стружек и горшочков с лаком, банок из-под кофе, наполненных гвоздями и шурупами, — в подвале с его запахами и звуками, в том месте, где я в последний раз видел отца живым.
Я остановился, чтобы перевести дух. Воспоминания пробудили в моей душе бурю эмоций.
— Доктор хотел бы посочувствовать мне, но не мог поставить себя на мое место. Я думаю, поэтому он решил и не пытаться. Он пожелал мне всего хорошего, сказал, чтобы я звонил, если что-то понадобится. В его голосе чувствовалось… Ну, ты понимаешь… когда кто-то говорит, чтобы ты звонил в случае чего, но на самом деле надеется, что ты не позвонишь. Что он мог сказать? Он был обычным доктором. Он накладывал гипс, принимал роды и подписывал свидетельства о смерти. Он сказал, чтобы я звонил, но надеялся, что я этого не сделаю. Я пожал ему руку и сказал, что со мной все будет в порядке и беспокоиться не стоит.
— Но это было не так, — сказала Кэтрин.
— Я не знаю, было, не было… Я стараюсь не думать об этом.
— А потом?
— Похороны. Их похоронили вместе в гробу, который я помог сделать. Я выставил дом на продажу. Кто-то его купил. Я выплатил закладную и разобрался с кредиторами. Я заплатил за похороны, погасил просроченные счета и банковские займы, все те вещи, которыми отец умудрялся заниматься на принципах равноправия сторон. Когда я все закончил, я положил семь с половиной тысяч долларов на банковский счет в Салем-Хилл и вернулся в колледж.
— Когда это было? — спросила Кэтрин.
— В марте восьмидесятого года.
— А в августе ты познакомился с Лоуренсом Мэттьюзом?
— В сентябре.
Кэтрин молчала.
— Ты это хотела узнать, верно? Ты хотела узнать о моих родителях.
— Ты жалеешь, что рассказал мне?
— Жалею? С чего бы я жалел?
— Не знаю. Ты так не хотел о них говорить. Было…
— Сейчас это не имеет значения, — сказал я и тут же понял, что что-то исчезло. Темная тяжесть — небольшая, но темная — исчезла из моей души. За это я был благодарен Кэтрин.
— Ты в порядке? — спросила она.
— Конечно, — ответил я. — Я в порядке. Может, пойдем чего-нибудь поедим?
— Конечно, Джон, давай.
Я встал со стула и огляделся в поисках пиджака, пальто и шарфа.
Когда мы вышли из квартиры, Кэтрин взяла меня за руку. Я сразу этого не почувствовал, заметил лишь минуту спустя. Это было приятное ощущение. Я такого прежде не испытывал.
— Спасибо, что рассказал, — сказала она, когда мы вышли на улицу.
— Спасибо, что выслушала.
Позже мы молча стояли в коридоре моей квартиры. Кэтрин развеяла все сомнения, которые могли у меня возникнуть. Она протянула мне руку. Меня влекло к ней словно магнитом.
Она прижималась ко мне едва заметно, словно была бестелесным духом. Я обхватил ее за плечи и крепко прижал к себе. Я почувствовал на шее ее дыхание, ощутил легкий запах цитрусовых духов, под которым прятался аромат ее кожи.
Так мы стояли примерно мину ту, потом вошли в гостиную и сели на диван. Кэтрин немигающим взглядом смотрела мне прямо в глаза, и это была самая очаровательная и удивительная вещь, которую она могла сделать.
Я хотел, чтобы она снова прижалась ко мне.
— Я не хочу, чтобы ты думал… — начала она.
Я поднял руку, и она замолчала.
— Иногда, — сказал я, — лучше, когда есть кто-то, чем когда нет никого.
— Ты хороший человек, Джон Роби, — сказала она, и хотя ее голос был лишь слабым шепотом, я расслышал каждое слово.
Ее глаза блестели от слез. Она смахнула их ладонью.
— Мне пора, — сказала она, приподнимаясь.
— Я хочу, чтобы ты осталась.
— Я знаю, но не могу. Мне не стоит…
— Не стоит?
— Ты прекрасно понимаешь, что может случиться, если я останусь… А я не хочу…
— Чего ты не хочешь?
— Если мы… Если между нами возникнет связь, то появится еще одна причина, по которой я должна буду поехать с тобой, я не могу так поступить.
— Разве не я должен принимать решение?
— Что бы ты ни думал, наша жизнь усложнится, Джон. Секретность не приносит счастья. Она порождает страх, ревность и инстинкт собственника. Я считаю, что если кто-то станет мне небезразличен или если мне только начнет казаться, что это так, я должна буду проявить жалость к этому человеку и не позволить ему связываться со мной.
— Мне кажется, я уже связался с тобой.
— Ты уже по колено в воде, Джон. Если ты сделаешь еще несколько шагов, ты утонешь.
Уже у двери в коридоре она подняла руку и прикоснулась к моему лицу.
Я нагнулся, чтобы поцеловать ее.
Она отстранилась и прижала палец к моим губам.
— Нет, — прошептала она. — Я не могу.
Я задрожал. Наступил момент предвкушения. Я почувствовал, как по спине побежали мурашки.
— Ты когда-нибудь был одинок, Джон? — спросила она. — По-настоящему одинок, когда в мире больше нет никого, кроме тебя?
— Конечно. Мы все одиноки, разве нет?
— И как ты с этим справляешься?
Я взглянул на ее профиль, на волну волос, которые огибали маленькое ухо и струились по лебединой шее до изящного плеча. Микеланджело гордился бы такой натурщицей.
— Иногда я не верю в то, что произошло, — продолжила она. — А иногда мне кажется, что я сама себе всего этого нажелала. Временами я думаю, что это не может быть правдой, но ничего не поделаешь. Некоторые из нас здесь для того, чтобы существовать для других людей и никогда не жить собственной жизнью. — Она посмотрела в окно. — Мой отец… — начала она и замолчала.
Потом закрыла глаза и сделала шаг в мою сторону.
Я медленно вдохнул и выдохнул. Я чувствовал, как напряжение нарастает, словно шторм на море, заполняя меня. Я сделал шаг вперед и почувствовал теплоту ее тела, отчетливо понимая, что это, вероятно, самая большая ошибка в моей жизни.