Последний секрет плащаницы - читать онлайн книгу. Автор: Давид Зурдо, Анхель Гутьеррес cтр.№ 33

С трудом прокладывая себе дорогу в толпе, Леввей наконец добрался до резиденции прокуратора и предстал перед караульными, охранявшими вход. Его опять провели в комнату, где ему предстояло дожидаться вызова. На этот раз Пилат принял его практически сразу. Это был приземистый, полный человек со светло-каштановыми волосами и намечающейся лысиной. Он был гладко выбрит по римскому обычаю, на плечи его был накинут красный плащ, а грудь закрывал блестящий медный нагрудник. Когда Леввей вошел в комнату, Пилат стоял к нему спиной у стола, заваленного пергаментными свитками.

— Приветствую тебя, прокуратор. Я Леввей, посланник царя Авгаря Уккамы из царства Осроэна. Мой повелитель выражает тебе свое глубокое почтение, и я благодарю тебя за то, что ты милостиво согласился принять меня, явившегося от его имени.

— Не стоит рассыпаться в любезностях, посланник, — сказал Пилат, не оборачиваясь, но предельно вежливым тоном. — Я не люблю церемоний. Сожалею, что не смог принять тебя вчера, но в последнее время я очень занят. Ты видел, что происходит в городе? Иерусалим кишит иудеями, прибывшими на праздник. И это очень опасно… — Прокуратор осекся, помолчал несколько секунд и наконец, повернувшись лицом к Леввею, продолжил: — Впрочем, думаю, тебе это неинтересно. Что же касается просьбы твоего царя, то должен сообщить тебе, что я не могу ее выполнить.

— Иисус — святой человек, и защитить его — в твоей власти. Прошу тебя, ведь Рим всегда славился своей приверженностью справедливости и закону, — сказал Леввей, надеясь, что небольшая доза лести поможет ему убедить прокуратора.

— Рим, Рим, Рим… — вздохнул Пилат. — Империя держится не на законе и справедливости, а на силе и жесткости. Рим могуществен, потому что сильны его руки. Кроме того, в сфере религии власть принадлежит Синедриону.

— Но Синедрион ненавидит Иисуса… — начал Леввей.

— Я знаю, — перебил его Пилат. — Синедрион и проклятый Каиафа не хотят, чтобы кто-то вмешивался в их политику, которую они проводят через религию. И они еще строят из себя ревнителей иудейской веры, разрывая свои одежды при народе по малейшему поводу! О, если бы император дал мне больше свободы!

— Так, значит, ты готов защитить Иисуса от его врагов?

— О нет! Я не стану вмешиваться в решения Синедриона. Это политика, пойми это.

— Царство, откуда я пришел, маленькое, и наш царь справедлив. У нас никто не станет поступать против своих убеждений.

— Осторожнее, посланник! Ты ступаешь на скользкую почву. Разумеется, Понтий Пилат может уничтожить Синедрион, не оставить от него камня на камне — я здесь полновластный властитель. Однако правителю приходится ослаблять при необходимости веревки, чтобы они не порвались. Покоренным народам все же нужно предоставлять немного свободы, чтобы сохранять власть над ними: таким образом мы теряем меньше легионеров и меньше сестерциев.

Леввей молчал, размышляя над последними словами Пилата. Судя по всему, тот был хитрым, умным и циничным политиком, желающим только власти. Леввей понял, что ему не удастся убедить прокуратора защитить Иисуса.

— Надеюсь, ты останешься доволен своим пребыванием в Иудее, — сказал Пилат в завершение разговора. — А теперь нам придется закончить нашу беседу. Меня ждут дела.

Прокуратор сделал знак охранявшим дверь солдатам, чтобы они проводили посланника. Прежде чем выйти, Леввей повторил с грустью:

— Иисус — святой человек. Умоляю тебя, помни об этом…

Леввей был в крайнем смятении. Слова Симона Бен Матфия звучали в его голове как эхо приближающейся бури. И разговор с Иисусом тоже не давал ему покоя. Учитель сказал, что ждет в Иерусалиме исполнения воли Отца Своего. Но в чем она состояла? Связано ли это было с опасностью, нависшей над Иисусом? Леввей чувствовал, что надвигается что-то ужасное, и в то же время не мог ничего предпринять, чтобы спасти Учителя. Он был совершенно бессилен в этой игре, правила в которой диктовали гнусные человеческие страсти.

Перед тем как отправиться во дворец прокуратора, Леввей не успел пообедать, но теперь, после встречи с Пилатом, аппетит у него совершенно пропал. Он решил поговорить с Симоном, надеясь, что вдвоем им удастся найти какой-нибудь выход.

Посланник застал Симона дома крайне встревоженным. В религиозной жизни города, по его словам, царило напряженное спокойствие, возвещавшее о том, что буря близка. Накануне днем, когда Леввей отправился в Аримафею, фарисеи во главе с Каиафой выступили в Синедрионе против Иисуса. Первосвященник убедил совет в том, что Иисус — нарушитель закона и богохульник — должен быть взят под стражу и предан суду. «Только не в праздник, — сказал он, — чтобы ученики его не возмутили народ». Иосиф из Аримафеи и сам Симон пытались защитить Иисуса, но их не хотели слушать: большинство членов совета были настроены против человека, осмелившегося учить и обличать, словно ему дана была власть.

Каиафа убедил Синедрион обвинить Иисуса в богохульстве. В прежние времена это преступление каралось смертью, но с тех пор, как Иудея попала под власть Рима, за него полагалось менее суровое наказание. Однако, очевидно, главный первосвященник что-то скрывал: трудно было поверить, что он готов удовольствоваться лишь бичеванием Иисуса.

— Фарисеи для нас хуже саранчи, — мрачно сказал Симон. — Это лицемеры, извращающие закон ради своей собственной выгоды.

— Иисус в опасности, — заговорил Леввей, — и он даже не пытается ее избежать. Неужели мы ничего не можем сделать, Симон?

— Нам остается лишь уповать на то, что Пилат будет действовать в соответствии с римским законом. Каиафа станет требовать для Иисуса смерти, но вынести приговор не в его власти. Вероятно, он заручился также поддержкой Ирода Антипы, но, впрочем, поскольку Иисус родом из Галилеи, власти Иудеи не могут его судить. Не знаю, чего и ждать. Боюсь, Пилат не захочет защитить Иисуса.

Леввей пересказал Симону свой разговор с прокуратором. Пилат, несомненно, хотел любой ценой сохранить спокойствие в Иудее, ради чего готов был даже потворствовать Синедриону. Было ясно, что в любой ситуации он поступит так, как ему выгодно. Оставалось лишь надеяться на чудо.

— Я сделал все, что было в моих силах, — сказал Леввей Симону, — и теперь я возвращаюсь в свою страну. Иисус не хочет идти со мной. Наверное, царь Авгарь должен был послать другого человека, а не меня. Я ничего не добился, не смог убедить его отправиться со мной в Эдессу. Он решил остаться здесь и, знаю, не изменит своего решения.

Симон стал уговаривать Леввея остаться в его доме по крайней мере на Пасху. Путь ему предстоял долгий, и лишний день, проведенный в Иерусалиме, ничего не мог изменить. В конце концов Леввей согласился продлить свое пребывание в Иудее — но лишь на короткий срок. Оставаться дольше было тяжело и бессмысленно: он всей душой любил Иисуса, но знал, что ничем не может помочь ему, и не хотел видеть, как Учитель добровольно идет к своей гибели.