Никаких хлопот! Кроме самых приятных.
Тамара хмуро посмотрела на Эльвиру: забавная девица. Надушилась так, что поневоле стараешься держаться подальше. Настоящая газовая атака!
Впрочем, остальные не жаловались. И не шарахались в сторону. Лишь Вера Антоновна брезгливо поморщилась, проходя мимо, а Софья Ильинична укоризненно покачала головой и села в противоположном углу гостиной.
Дешевых побрякушек Элечка нацепила сегодня великое множество. Наверное, чтобы успокоить нервы после вчерашнего кошмара.
«Я пережила такой стресс, тако-ой…»
Правда, в ванной едва не погибла Тамара — как и в кухне! — но это неважно. Элечка причитала гораздо громче. Эффектно закатывала глазки и цеплялась за локоть Петра, он оказался поближе.
Лепетала о смертельной опасности короткого замыкания — «Это из-за лампы, да? Из-за простой электрической лампочки в сорок ватт? Но почему? Это же просто стекло!»
Охала и ахала, выслушивая пространные и непонятные объяснения Ягудина. В детских круглых глазах постепенно таял страх: «Бедная Томочка! Бедная Верочка Антоновна! Ах, судьба, в этом слове что-то есть, правда?»
Вот и расстаралась, бедняжка, нужно же прийти в себя хотя бы сегодня к вечеру.
Тем более — день погублен, никто в город после ужина так и не выбрался, не в такую же погоду выходить? Получается — Элечка зря прихватила с собой шкатулку с украшениями, зря выпрашивала у подруги ажурную серебряную цепочку, а у бабушки — старинный кулон.
Зря? Ну уж нет!
Поэтому сейчас Элечка приоделась, как сумела. В правом ушке у нее целый ряд тонких позолоченных колечек. Одно над другим. Не менее пяти штук.
На пышную — и чрезмерно оголенную! — грудь падает каскад цепочек, а в соблазнительной ложбинке нежится большой ярко-голубой камень. Элечка только что назвала его лунным. И потребовала, чтоб все убедились — он настоящий.
Все — это Электрон и Петя Ягудин.
Как раз сейчас Эльвира гордо подносила великолепную грудь поближе к зрителям, демонстрируя лунный камень. Старинный. Еще бабушкин.
Тамара невольно фыркнула: ну и зрелище!
Петечка краснеет, почти не дышит и сводит ясные голубенькие глазки в кучку. Вот-вот в обморок упадет от неописуемой красоты Элечкиного бюста под собственным носом. И от удушающего аромата неизвестных духов.
Этот… с именем… глазеет насмешливо и даже одобрительно — подонок! Протянул руку, небрежно взял камень — Элечка торжествующе улыбнулась — и посмотрел на свет.
Тамара невольно сжала кулаки и тут же разозлилась на себя: ей-то что за дело?!
Наталья негодующе поджала губы. Она наконец вылезла из своего асфальтового пиджака и надела строгую черную водолазку — что за пристрастие к мрачным тонам?
Темные жидкие волосы Натальи сегодня не стянуты на затылке, а вольно распущены по плечам. И брошь переместилась на заколку у виска. Весьма, кстати, недурно там смотрится.
Наверняка Наталье кажется, что выглядит она прекрасно. И само собой, тоже имеет право на толику мужского внимания. И если бы не бессовестная Элечка…
Стараясь не смотреть на развратную девицу, Наталья ткнула тощим пальцем в стену напротив и нервно воскликнула:
—Что это за картина?
От неожиданности Вера Антоновна почти уронила на стол поднос с высокими хрустальными стаканами, она принесла гостям апельсиновый сок.
Элечка недовольно надулась: оба ее недавних кавалера послушно повернули головы к осеннему пейзажу. Мгновенно забыв о лунном камне. И великолепном ложе для него.
Софья Ильинична отложила в сторону Динкин акварельный рисунок, но сказать ничего не успела.
Динка запрыгала на одной ноге и весело закричала:
—Софи, можно я объясню? Ты же мне рассказывала, я запомнила, честно-честно!
Тамара невольно засмеялась: племянница сияла так, будто лично писала пейзаж на стене. Или стояла за спиной художника и давала советы.
—Конечно, детка,— мягко сказала Софья Ильинична.— Все, что хочешь.
Динка выбежала в центр комнаты, вытянула руки по швам и важно произнесла:
—Это Левитан. А звали его Исааком. Он жил давным-давно и дружил с дедушкой Софи. И еще он дружил с Чеховым, который написал Каштанку. Мне мама ее читала.
Динка обернулась к Софье Ильиничне, та улыбнулась и одобрительно кивнула. Динка обрадованно затараторила:
—Это этюд. Левитан часто писал этюды в Сав… в Саввинской слободе, так. Он их писал и некоторые дарил друзьям.
Петя с Электроном переглянулись. Бледные щеки Натальи залил горячий румянец. Вера Антоновна опустилась на стул и залпом выпила стакан ледяного сока.
Тамара с любопытством уставилась на картину и с некоторым удовлетворением подумала: «Кажется, у меня есть вкус. Мне этот пейзаж сразу же понравился».
Элечка капризно протянула:
—А кто такой этот… как его… Левитан?
Наталья демонстративно фыркнула. Вера Антоновна схватила следующий стакан и жадно припала к нему, ее явно мучила жажда. Динка удивленно воскликнула:
—Художник, кто же еще! Софи сказала — очень известный. И несчастный.
—Почему — несчастный? — с интересом спросил Электрон.
Он отошел от полотна и теперь с веселым любопытством смотрел на Динку.
—Ну…— девочка пожала плечами,— он много болел. И умер поэтому. Из-за сердца. Он… из бедной семьи. Когда учился в Москве, ему даже ночевать негде было. И нечего есть. Иногда.
Динка немного подумала.
—И еще он — еврей. Он им родился. Он не виноват. Но его даже выгоняли из Москвы. За это. Он уже был художником, а его выгнали. Глупо, правда?
—Правда, — согласился Электрон.
—Софи сказала,— оживленно добавила Динка, — что я — русская. А она — еврейка. Почему именно так — одному Богу известно, но не ей. Еще есть эти… украинцы! И немцы. И много-много всяких разных других.
Петя захлопал в ладоши и заявил:
—Прекрасная лекция, умница!
—А еще что ты знаешь? — улыбнулась Наталья.
—Про этого… как его… Ле… Левитана! — пискнула Элечка.
Динке внимание взрослых польстило. Она одернула пышную юбочку нарядного розового платья в кружевах и оборках — любимого! — и подбежала к стене. Ткнула пальцем во вторую картину и гордо сказала:
—Это тоже рисовал Левитан. По имени Исаак. Очень красивое у него имя, я еще такое не слышала. Называется — «Старая усадьба». В ней жил Чехов…
—Знаем-знаем! Который написал «Каштанку», — перебила ее Элечка.
—Правильно, — обрадовалась Динка. — Называется — Ме-ли-хо-во.
Тамара улыбнулась Динкиной внезапной эрудиции, а Петя Ягудин снова зааплодировал.