– Как тебе понравилась проповедь, Риккардо? – спросила Аманда, когда они вышли из церкви. – Я не все уловила.
– Хорошо. Все хорошо, – односложно ответил Риккардо и подумал о том, что любовь терпелива и добра. Так сказал дон Лоренцо, и это ему понравилось.
Никогда еще в Ла Пассерелле не было такого грандиозного праздника. По крайней мере, София не могла припомнить ничего подобного.
Но это был не ее праздник, не самый прекрасный день в ее жизни – это была презентация Аманды. Аманда ела и пила больше всех. И говорила тоже громче всех. Она наслаждалась вниманием, выпавшим на ее долю, и гоняла прислугу, если замечала, что у кого-то из гостей опустел бокал.
София стояла одна, чуточку растерянная, между всеми этими людьми, беспрерывно улыбаясь и даже не зная, видит ли кто ее улыбку, беспомощно прислушиваясь к звукам, которые обрушились на нее, и даже обоняние ее подводило, потому что просто не справлялось с такой нагрузкой. Почти от каждого, кто подавал ей руку, обнимал ее, целовал, поздравлял, желал ей счастья, много детей и долгой жизни, пахло духами, туалетной водой, лосьоном после бритья, резким дезодорантом или едким дешевым мылом. Ко всем этим ароматам присоединялись кухонный чад, запах чеснока и базилика, жареной баранины и тушеного лука. Время от времени ветер, который с утра значительно ослабел, доносил сюда запах лаванды, пышно расцветшей на торцевой стороне дома.
Вдруг чья-то рука легла ей на плечо. Тяжелая и грубая. София уловила запах влажной земли и горелого дерева. Риккардо.
– Дитя мое, – сказал он тихо, – bambina, carissima,
[49] мне так не хочется отпускать тебя.
– Но я же остаюсь здесь, bappo, я никуда не ухожу!
– Нет. Ты теперь принадлежишь другому. Ты будешь спрашивать его совета, а не моего, будешь говорить с ним, а не со мной. – Его голос звучал глухо.
– Мы никогда много не говорили друг с другом.
– Нет, не говорили.
– Жаль.
– Да, мне очень жаль.
Они замолчали.
Риккардо вздохнул:
– Ты счастлива?
– Да, я счастлива.
– Ты его любишь?
– Конечно, я люблю его.
И снова возникла пауза.
– А ты? Ты тоже счастлив, bappo? Ты рад за меня?
Риккардо ответил не сразу. Он был рад, что София не может видеть, что его глаза влажно блестят.
– Я пытаюсь. Но точно не знаю.
– Почему? О чем ты думаешь?
– Он чужой для меня, bambina, и я не знаю, принесет ли он тебе счастье. Это просто ощущение, понимаешь? Но, может быть, сегодня вечером не стоит говорить об этом.
– Правда, лучше не надо.
Риккардо взял ее руку и нежно погладил. Потом еле слышно прошептал:
– Я желаю тебе всего самого лучшего, дитя мое.
У Софии сжалось сердце. Еще никогда Риккардо так не говорил с ней. Она только хотела обнять его крепко-крепко, чтобы он знал, как она любит его, но отец уже отошел и исчез среди гостей.
После ужина Йонатан взял Софию за руку.
– Пойдем! Пока мы не откроем танцевальный вечер, остальные не будут танцевать.
– Я не умею!
– Нет, умеешь. Доверься музыке и мне!
Она робко последовала за ним на террасу, которая была уже освобождена от столов и сейчас служила танцевальной площадкой.
Стало тихо, разговоры прекратились. Все наблюдали за женихом и невестой, которые собирались открыть вечер своим первым танцем.
Заиграла музыка, и солист группы высоким чистым голосом с большим чувством запел «When I need you» Лео Сойера.
София старалась не думать ни о чем, забыть о людях вокруг. Она почти лежала в объятиях Йонатана. Его движения были мягкими, но четкими, и она постепенно почувствовала такт и стала повторять медленные повороты. Она ощущала ритм, чувствовала себя уверенно в руках, которые несли ее в вальсе, и будто парила над землей.
Это был ее первый в жизни танец, самый прекрасный. И она восприняла это как знак того, что если она позволит Йонатану вести себя по жизни и будет полностью доверять ему, то с ней ничего не случится.
После последнего такта он развернул ее и крепко прижал к себе. Они стояли обнявшись, а гости аплодировали им.
Был час ночи, когда София и Йонатан наконец смогли уйти к себе.
Аманда спала под старым дубом в ржавом шезлонге с матерчатым, потрепанным и вылинявшим сиденьем. Его собирались выбросить еще два года назад, но до сих пор этого не сделали.
Риккардо нигде не было видно. Наверное, он еще несколько часов назад незаметно покинул праздник и ушел в свою комнату. Никто не жалел об его отсутствии.
Йонатан в этот вечер перезнакомился с половиной села и с облегчением понял, что он здесь желанный гость. К нему относились с уважением, а то, что он женился на слепой Софии, еще больше укрепило его авторитет.
И только сейчас, когда они открыли дверь в свои апартаменты, до Йонатана дошло, что в этот вечер он практически не заботился о Софии. Его невеста была той, с кем он общался меньше всего, и ему стало стыдно.
В комнате он не стал включать свет, а зажег пару свечей.
– Прости меня, пожалуйста, – тихо сказал он, – у меня было так мало времени для тебя.
– Да, мне так тебя не хватало!
– Извини, но все хотели поговорить со мной, познакомиться, узнать, собираюсь ли я остаться здесь, на какие средства мы будем жить… Люди ужасно любопытны, но это тоже можно понять.
– И что? Что ты им сказал?
– Я сказал, что останусь. Я не хочу возвращаться в Германию. Никогда. Но как все будет здесь, я еще не знаю. У меня есть немного денег, София. Мы должны будем подумать вместе. Может быть, кое-что перестроить, чтобы стало больше места для жилья. А потом, возможно, придется переделать capanna,
[50] чтобы сдавать ее постояльцам. И мы будем жить на эти деньги – ты, твои родители и я.
София поцеловала его. Жизнь вдруг показалась ей такой простой. Этот мужчина как-то сразу сумел взять на себя все заботы и решить все проблемы.
Йонатан взял ее руку и покрутил кольцо на ее пальце.
– Я буду тебя любить, уважать и почитать, буду хранить тебе верность и буду всегда с тобой, в болезни и здравии, ныне и все дни до конца нашей жизни.
– Voglio amarti, rispettarti e onorarti, saro fedele e sempre di te, in salute e malattia, ora e tutti і giorni fino alia fine della nostra vita,
[51] – ответила София на своем родном языке.