И помстилось внезапно: не кору – мою кожу проткнуло пущенное
остриё! Так глумятся над связанным пленником, за которого некому постоять.
Видение нагого израненного тела мелькнуло перед глазами… Я шагнула к парню,
перехватила занесённую руку:
– Что творишь! Вот тебе тын, столпие мёртвое, в него
кидай.
Я испортила ему третий бросок, и он разобиделся. Подобрал
нож, фыркнул и вновь повернулся к берёзе, нарочно у меня на глазах. Тогда я
взяла его за локти и приложила о дерево. Не сильно, так, чтобы на миг
задохнулся. Вокруг нас мигом замолкли, невозмутимый Молчан и тот поднял шерсть
на загривке. Я подобрала гусей и пообещала:
– Гляну потом, ещё попортишь – шею сверну.
Он обрёл дыхание и закричал вслед, когда я была уже в
двадцати шагах. Я не помню, что именно он кричал. Что-то срамное, скверное про
меня и варягов. Нежату зачем-то приплёл и Славомира. Да. От подобного я всегда
будто глохну и не могу потом вспомнить обидевшие слова, да и не для чего, если
подумать. Что ковырять коровью лепёшку, перешагнуть её или с дороги убрать.
Ярун метал глазами туда и сюда, от своих не хотел отбиваться
и со мной ссориться не хотел. Но когда я оглянулась, он кинулся к парню и сгрёб
в охапку, загораживая собой:
– Зимка, не тронь!..
Он говорил потом, ему показалось, я поднимала руку к ножнам.
Это он зря. Не так скора я была на расправу. Я умела драться и синяков, верно,
наставила бы, но уж ножом…
Дома мать взяла у меня дичину и немедленно захлопотала:
– Ешь, солнышко, да иди поскорее.
Она уже разложила на лавке новенькую рубаху, клетчатую
понёву и весёлые зелёные бусы. Я ответила с тяжёлым предчувствием ссоры:
– Не пойду… радости нет.
До света сидеть нос к носу с обидчиком – этак недолго и всю
беседу испортить. Но как объяснишь, как расскажешь, почему не пожалела кулаков
за Злую Берёзу?..
Я ждала крика, но мать тихо всплеснула руками и села на
лавку. Сейчас заплачет: за что, мол, наказание?.. Наверное, я покорилась бы.
Мать ведь. И то уже вон сколько седины в голове, зачем добавлять. Но не успела
я раскрыть рот, как передо мной злым лешачонком встала Белёна, затопала:
– От сватов в лес бежишь, одного Молчана целуешь
вонючего! Тебя зная, на меня кто поглядит? Тебя по матери берут, по отцу, а нас
по тебе!
– Что? – спросила я, собираясь дать подзатыльник,
и тут мать закричала тоже:
– Права Белёна! Права!..
Младшие сестрёнки дружно заревели, а мать продолжала:
– В доме живёшь, а о доме не думаешь! О себе об одной,
бессовестная!..
Любимое у неё это было слово – бессовестная. Отвечать я не
стала. Да что отвечать. Безмерная усталость навалилась разом, сковала во рту
язык. Я дёрнула с гвоздя шубу и вышла за дверь. Шуба была когда-то взята у
медведя, боровшегося в малиннике с дедом Ломком. И когда я легла в клети и
закуталась, показалось – обнял дедушка, погладил по голове…
7
Другая моя сестрица, родившаяся Белёне вослед, вовсю тянула
за ней. Тоже прикладывала бодягу к щекам, чтобы жарче горели. И тоже фыркала на
меня, если рот ничем не был занят. Морошка, впрочем, ей нравилась. И голубица,
которую я носила из леса. И земляника, выдержанная в меду. Самый пакостный
возраст: женское уже пробудилось, сил, как у годовалой телушки, а ума нет и в
помине.
Меньшие были не таковы. Может, до времени. А может, не зря
говорят люди – доброй души на торгу не прикупишь. Я уже засыпала, когда рядом
шевельнулся Молчан и от двери дополз шепоток:
– Да спит она…
– Не спит, сопела бы, если б спала.
Они заспорили громче, и я подала голос:
– А ну, это кому там неймётся?
Сестрёнки мышатами брызнули вон, потом вернулись. Я села,
раскрыла необъятную шубу:
– Ладно уж… Чего надобно, стрекозки?
А честно сказать, было мне тогда совсем не до них. Сидела
всеми обижена и перед всеми виновна, сама себе не мила. Одного хотела: заснуть,
про всех позабыть и меня чтоб все позабыли. И на вот тебе, бежит котёнок
пушистый, катится колобком, мурлычет, в ногах трётся доверчиво… не сапогом же
его.
Малявки мои сперва хитро помалкивали, но я-то знала – не
ночлежничать сюда забрались.
– Ну? – встряхнула я обеих и пощекотала сквозь
шубу. – Почто спать не даёте?
Они залились, как два бубенца. Поняли, сестрица грозная не
прогонит. Маленькая выглянула из шубы, как из норы, глазёнки блестели:
– Баснь расскажи!..
Ну, так я и думала. Я ответила тем же таинственным шёпотом:
– Какую вам, луковки?
Они потолкали друг дружку, потом разом выдохнули:
– Страшную!
А сами на всякий случай прижались ко мне потеснее.
– Жила-была девка, – тихонечко повела я дедушкину
любимую баснь. – Звали её Пригляда. А была Пригляда красавица…
Младшая немедленно перебила:
– Как Белёна?
Я отмахнулась:
– Куда Белёне… Так вот. Пошла раз Пригляда с подружками
сеять репу на дальней пожоге… Зимой озоровали там лютые волки, а водил тех
волков зеленоглазый бирюк-одинец, а и не брали его меткие копья, не язвили
стрелы калёные. Даже заговором унять никто не умел. То-то Пригляда с девками
страху набрались, пока дошли! Одни шли, без парней. У них там репу тоже сеяли
раздевшись, затем чтобы земля приняла женскую силу и хорошо родила…
Сестрёнки крепко держались за меня в темноте. Только про
волка к ночи и говорить, да что поделаешь, начала, надобно кончить.
– Стали они сеять, а страх тем отгоняли, что завели
песню погромче. И вдруг смотрит Пригляда – идёт к ней из чащи добрый молодец и
улыбается, а у самого на плечах плащ серого меха и глаза зелёными искрами
посверкивают!.. Подружки как глянули, как завизжат, как наутёк порскнут!..
Пригляда за ними, да трёх шагов не пробежала, обмерла с перепугу, ножки резвые
подломились. Много ли времени минуло, открыла глаза – лежит себе никем не
обижена и даже рубашкой прикрыта, а вокруг никого, а по всему-то полю волчьи
следы… С той поры сделалась Пригляда задумчива. Поняла – полюбил её одинец,
свататься приходил…
Наверное, я долго молчала. Младшая подёргала за руку:
– Не томи, Зимушка! Дальше-то что?
– А вот что. Ушёл и как сгинул, не видел его больше
никто и не слышал. А санным путём заслал сватов жених богатый, Пригляду и сговорили,
опомниться не поспела. Привезли её во двор к жениху, и только вошла, глядь –
лежит под забором сер волчище, на шее цепь крепкая, а перед носом миска с
помоями…
Старшенькая не выдержала, ойкнула. Младшая заползла мне на
колени.