Это был поучительный час, и, уходя, я позволил себе с величайшей чинностью поцеловать Алису в чело – в мысок волос на нем.
– А, моя дорогая Сибил. Почему в слезах, красавица моя?
– Майнрад. У него вся шея распухла. Иди посмотри.
И каков же новый его кунштюк, последовавший за сапом? Мыт
[72], вот какой.
А как развиваются события на Восточном фронте? Со всевозможной лояльностью, но и в тревоге я обращаюсь к моему радиоприемнику, однако из Берлина доносится лишь несколько озадачивающее меня молчание. Поначалу я думал: ну, отсутствие новостей уже хорошая новость, нет? Потом начал сомневаться.
Могу, однако, сказать вам, к кому здесь лучше всего обращаться за сведениями о нашем военном положении. Не к Мебиусу и не к Улю (оба устрашающе сдержанны). И не к Борису Эльцу. Эльц, естественно, отважен и, разумеется, полон благонадежного энтузиазма, но чрезмерно лукав и саркастичен. Если хотите знать мое мнение, слишком он умный, да только наполовину (я вам таких целую кучу назову).
Нет, человек, к которому следует обращаться, это, как ни удивительно, молодой Прюфер. Видит Бог, недостатков у Вольфрама Прюфера хоть отбавляй, тем не менее нацист он безупречный. Более того, его брат, Ирмфрид, служит в штабе Паулюса, нет? А почта, судя по всему (по крайней мере, сейчас, когда близится Рождество), – единственное, что добирается до Сталинграда и выбирается из него.
– О, мы победим, мой Комендант, – сказал он за вторым завтраком в Офицерском клубе. – Солдатам Германии наплевать на объективные условия.
– Да, но в чем они состоят, объективные условия?
– У врага численное превосходство. На бумаге. Но ведь любой солдат Германии стоит 5 русских. Наше оружие – фанатизм и воля. Русские не способны сравниться с нами в безжалостной жестокости.
– Вы уверены в этом, Прюфер? – спросил я. – Они сопротивляются с немалым упорством.
– Это не Франция или Нидерланды, штурмбаннфюрер. Не цивилизованные народы, обладающие сметкой и достоинством, которые вынуждают их склоняться перед превосходящей мощью. Русские – это татары и монголы. Они просто дерутся, пока их не перебьют. – Прюфер поскреб пальцем свой пробор. – По ночам они вылезают из сточных труб, зажав в зубах кинжалы.
– Азиаты. Животные. А нас все еще обременяет христианский образ мыслей. Но чем это может обернуться для 6-й армии, гауптштурмфюрер, и для операции «Блау»?
– При нашем-то энтузиазме? Победой, тут и сомневаться нечего. Просто достижение ее потребует большего времени, только и всего.
– Я слышал о тамошних неладах со снабжением. О том, что у армии многого не хватает.
– Это правда. У нее почти не осталось топлива. И продуктов. Солдаты едят лошадей.
– И, как мне говорили, кошек.
– Кошки уже закончились. Но это нехватка временная. Им нужно лишь снова отбить аэродром Гумрак
[73]. А кроме того, лишения не могут остановить солдат Вермахта.
– Говорят, среди них распространились болезни. И не удивлюсь, если им не хватает и лекарств.
– 30 градусов ниже нуля, но у них много теплой одежды. Вот вши – беда настоящая. И вообще им приходится постоянно быть начеку. Ирмфрид как-то ночью проснулся оттого, что огромная мышь прогрызла его шерстяные носки и принялась за пальцы. Он не почувствовал боль сразу, потому что они отморожены. Да, и еще боеприпасы. Боеприпасов у них в обрез.
– Боже милостивый, как же они победят без боеприпасов?
– Для солдата Германии такие трудности ничего не значат.
– А как насчет опасности окружения?
– Ряды германских воинов несокрушимы. – Прюфер помолчал, явно ощущая некоторую неловкость, и прибавил: – Впрочем, на месте Жукова я бы ударил по румынам.
– Да ну, Жуков – мужик. Он слишком туп, чтобы додуматься до такого. Германскому командующему он и в подметки не годится. Скажите, как здоровье Паулюса?
– Вы о дизентерии? Он все еще прикован к постели, штурмбаннфюрер. Но послушайте, мой господин. Даже если бы нас окружили – формально, – Жуков не смог бы остановить Манштейна. Генерал-фельдмаршал Манштейн легко пробьется сквозь его войска. И 6 дивизий Манштейна изменят весь ход событий.
– Как вы сами сказали, э-э, Вольфрам, поражение невозможно биологически. Разве ораве крестьян и евреев по силам нас победить? Не смешите меня.
2 прибывших в 1 день, но совершенно независимо 1 от другого визитера из Берлина – дородный Хорст Склярц из Главного административно-хозяйственного управления
[74] и бесполый Тристан Бенцлер из Главного управления имперской безопасности. Все те же старые песни.
У Склярца на уме только военная экономика, между тем как Бенцлера заботит лишь национальная безопасность. Иными словами, Склярц желает получить побольше рабов, а Бенцлер – побольше трупов.
Я на ½ склонялся к тому, чтобы запереть Склярца и Бенцлера в 1 комнате, и пусть они спорят там до посинения, но нет, они пришли и ушли по отдельности, а мне пришлось час и потом еще час сидеть и слушать, как орет на меня каждый из них.
Их мнения совпадали лишь по 1 теме. Оба, Склярц и Бенцлер, крайне неуважительно отозвались о качестве моей бухгалтерии и вообще работы с документами.
Вдобавок к этому сначала Бенцлер, а затем Склярц намекнули на 1 и то же – на возможность моего перевода во 2-степенную кельнскую Инспекцию концентрационных лагерей. Оба назвали это «повышением», несмотря на понижение в ранге и утрату какой-либо реальной власти (не говоря уж о резком уменьшении жалованья). А что еще важнее, в Кельне находится Штаб командования милитаризированной зоны и его вечно бомбят.
…Ну ладно, они наконец удалились. 1, пожалуй что, верно: канцелярскую сторону моей работы следует привести в больший порядок. Мой рабочий стол в ГАЗ, как отметили Склярц и Бенцлер, выглядит просто позорно. 1 копна бумаг на другой. И куда я засунул чертову иголку?
Уменьшение жалованья, а? Как удачно, что я сумел кое-что отложить – «на черный день», если угодно, – пока лагерь находился в моих руках!
– Поторопись, Пауль.
Вот и Декабрьский концерт подоспел!
В тот вечер я малость замешкался, был раздражен, разволнован, а все из-за Ханны, с вашего разрешения, которая надела туфли с высочайшими из ее высоких каблуков, да еще на голове башню соорудила, и когда мы 2 встретились в вестибюле (нас ждал служебный автомобиль), мне стало казаться, что ростом я в ½ нее. Сколько раз я ей говорил: германская женщина должна быть естественной, ходить на высоких каблуках ей не к лицу.