Вокруг света - читать онлайн книгу. Автор: Олег Ермаков cтр.№ 13

Раздумывая обо всем этом, я продолжил путь по реке.

Через некоторое время, конечно, снова прикрыл глаза – и неожиданно обнаружил спутника, одного из той стайки.

Это был один крупный серо-голубой глаз. Я видел его отчетливо. Можно сказать, мы оба смотрели друг на друга. Глаз не исчезал, если я оглядывался вокруг и снова опускал веки. Он был передо мной.

Мне припоминается похожий персонаж в живописи – у Одилона Редона. Но, впрочем, мой спутник не был столь печален и трагичен. Он был как-то прост и ясен. Разумеется, так казалось мне. Возможно, со стороны это выглядело бы иначе. Да, наверное, и выглядит. Но, сравнивая моего спутника с персонажами французского художника, я вижу главное отличие в атмосфере. Для улыбающихся пауков, ландышей с ликами, летающих голов Редон создает таинственную атмосферу. Если вглядываться в фон, то можно заметить очертания тел и образин. Или это радужное трепетание красок, как в «Будде», или «Портрете Поля Гогена», или «Святом Георгии». Явление здесь причудливых персонажей гармонично. В них сгущается атмосфера. На Днепре же все было иначе. Обычный воздух, песок, отряды иван-чая то там, то здесь, мутноватая вода, ивы, осины и трезвящие любой взгляд березы: черное – это черное, белое – белое. Байдарка, весло. Рюкзак. И – серо-голубой глаз над плавным течением вод.

Впрочем, его я видел все-таки не с берега и даже не из байдарки, а изнутри. Наверное, Одилон Редон и писал внутреннюю атмосферу. И его мольберт выглядел так же странно, как мой глаз.

Сейчас я уже не могу точно сказать, видел ли до плавания «Глаз, как странный шар, направляется в бесконечность» – таково полное название картины Редона – или нет.

У Редона – целое глазное яблоко. Днепровский глаз не был столь громоздко выпуклым и устрашающим. Но к его постоянному присутствию и молчанию все-таки нельзя было сразу привыкнуть.

«Глаз, как странный шар, направляется в бесконечность» тоже оглушительно молчалив. Вообще живопись Редона можно охарактеризовать как кричащие краски в безмолвии. Немного витиевато. Но именно такое впечатление получаешь от этой феерии. Цветы его хочется назвать космическими. Они пылают неведомыми созвездиями – соцветиями. В них заключена колоссальная энергия. Да и другие работы оставляют такое же ощущение. Одилон Редон, этот нервный и депрессивный в юности француз, был астронавтом, воздухоплавателем – по мирам его и носил «Глаз, как воздушный шар…».

Сознаюсь, что пытался установить какой-то контакт с моим «гостем», но все попытки, смешные, наверное, на трезвый сторонний взгляд, не принесли никакого результата. Он просто смотрел, и все. И это я начинал чувствовать себя гостем в его мире. Мой спутник иногда пропадал, но затем неожиданно появлялся. Взгляд его порой был направлен куда-то мимо меня, в сторону. Интересно, что там можно было увидеть еще в этом тусклом моем пространстве?

Мысль о том, что этот артефакт моего мира не очень-то и зависит от меня, озадачивала. Хотя, возможно, все проявления его автономности – всего лишь сложная игра сознания. В общем, интереснее иметь дело именно с таким, независимым гостем. Но тут же надо заметить, что если бы гость как-то реагировал на мои внутренние монологи – а вслух я ничего не произносил уже многие дни, выдерживая обет речного молчания, – то это было бы много интереснее. Однако общения не происходило.

На реке мне повстречалась резиновая лодка. Я не успел вовремя ее заметить, она вдруг появилась из-за мыса. В ней были двое, мужчина и женщина: пожилой рыжий мужик с обгорелым носом и обгорелыми плечами, заросшими белесой от солнца шерстью, азартно блеснил, а женщина в шапочке с желтым прозрачным козырьком невозмутимо двигала поблескивавшими на солнце спицами – что-то вязала. Я напрягся, ожидая небольшой катастрофы. Но мужик только зыркнул на меня из-под густых бровей и узкого поля матерчатой шляпы. Женщина смотрела дольше, но тоже ничего не произнесла. Мне показалось, что я проскользнул меж Сциллой и Харибдой. Еще почему-то возникла неочевидная ассоциация с месопотамским эпосом. Ну да, эти двое странно напомнили ту парочку, что жила на острове, к которому причалил Гильгамеш, искавший после гибели своего друга бессмертия. На острове и обитали старик Утнапишти со своей старухой, пережившие потоп и одаренные богами вечной жизнью.

Одинокое путешествие Гильгамеша, наверное, самое древнее. Оно описано с убедительной силой. После чтения еще долго волнуют его подробности. Стражи, скорпионы: мужчина и женщина, стоящие у входа в горный лабиринт; путь во тьме, когда герой почувствовал дуновение северного ветра и вышел к свету; каменный сад, или Сад Солнца, где обитает хозяйка Сидури, приветствующая путника словами о том, что он скитается в пустыне в поисках ветра; и затем плавание в водах смерти с корабельщиком Уршанаби: Гильгамеш использует шесты, а как те кончаются, раздевается и поднимает руки с одеждой, и ее наполняет ветер, и лодка причаливает к острову и истоку всех рек; старуха выпекает хлебы для Гильгамеша, которому предстоит бодрствовать, он не выдерживает испытания; но старик все-таки открывает ему секрет бессмертия, да и здесь Гильгамеша ждет неудача, и он возвращается.

Один комментатор замечает, что суть поэмы в парадоксальной истине, открывшейся Гильгамешу: тот берег такой же, как и этот, и ни к чему путешествовать от одного к другому, но, не предприняв путешествия, не овладеть этой истиной.

Все истины расписаны, думал я после встречи с рыбаком и его вязальщицей. Все путешествия совершены. Но разве это остановит нового путешественника? Слово надо наполнить ветром, как рубашку-парус, чтобы почувствовать вкус соли и свежести. За чтением книг не обрести истины. Но без чтения девяти тысяч книг, говорили китайские живописцы, не написать картины.

Да, разве появятся на полотне или скорее на этой осенней фотографии месопотамские оттенки, если не читать «О все видавшем. Со слов Син-Леке-Уннинни, заклинателя».

Девять тысяч книг могут сделать обычную прогулку странствием по мирам. И округлая резиновая лодка неожиданно напомнит лодку из тростника и асфальта в устье Двуречья. А рыбак с женой – стариков, спасшихся во время потопа: столь безмятежен и патриархален был их вид.

В общем, смотреть на мир сквозь девять тысяч книг интересно. И вовсе не обременительно, как это может показаться. На самом деле чаще всего ты просто забываешь о книгах, ассоциации лишь окрашивают то или иное событие, не заявляя о себе впрямую. Словно бы чувствуется какой-то неясный аромат. И позже вдруг узнается источник.

Невозможно передать чистое событие. Даже чистое событие мысли, о чем и говорил поэт. Девять тысяч книг все искажают. Но и преображают. Сложная оптика из девяти тысяч линз! Может быть, она-то и позволяет увидеть нечто настоящее.

Но не стоит умалчивать и о второй части этой древней китайской сентенции.

Картину не написать, не проделав путь в десять тысяч ли, говорили древние.

Не знаю, сколько ли отделяло меня от разноцветной стайки глаз, но на основании происшедшего могу заключить, что преодолеть внешнее пространство для того, чтобы произошла встреча в глубине сознания, или скорее бессознательного, – некоторым людям необходимо. Ну, а мудрец, как известно, не путешествует, мир сам приходит к его порогу.