Мила садится на кровати. Голоса певцов рвутся вверх, заполняют собой все уголки погруженного в темноту дома. Тома… Он сейчас проснется… Женщина смотрит на красные стрелки будильника: пять или шесть минут четвертого. Стекла вздрогнули от очередного раската грома. Мила до боли в глазах вглядывается в темноту.
Да, я за мгновение понял
Всю глубину моей вины,
Я знаю, что эта мука
Пребудет со мною вечно.
Эта музыка… Ей хочется плакать.
Прощай, цветущий уголок,
Дорогое моему сердцу прибежище любви.
Хозяйка встает и накидывает халат. Сил у нее совсем не осталось, пустая голова гудит… Она, как лунатик, добирается до двери, выходит в коридор и щелкает выключателем, но свет не зажигается. Ну конечно…
Дверь в комнату Тома закрыта.
Его мать в три шага преодолевает расстояние до лестницы и замечает внизу слабый свет.
Где-то горит лампа. На лестничной площадке свет тоже не зажигается, но она все равно начинает спускаться, медленно и осторожно. Сердце ее подстраивается под ритм музыки, как у актрисы, ждущей за кулисами театра команды «ваш выход!».
Сотни взглядов обращены на нее из темноты. Зрители замерли. Они надеются стать свидетелями триумфа и слегка опасаются провала.
Раздается сильный и звонкий голос меццо-сопрано Лючии Даниели — Сузуки:
В этом испытании
Она прольет немало слез.
Мила наконец понимает, что свет горит в коридорчике, ведущем к ванной, по другую сторону от кухни. Она срывает с магнитного держателя один из ножей. О, Господи, эта музыка! Какая красота! И какая печаль! И вот наконец голос Марии Каллас — Баттерфляй:
Новый раскат грома: шумовик работает на совесть… Женщина пересекает кухню, входит в коридор… Свет становится ярче. На левой стороне приоткрыта дверь… Свет горит в ванной.
Он здесь, он здесь! Где он прячется?
Она толкает створку кончиками пальцев левой руки — в правой у нее зажат нож. В нос ударяет запах воска — тяжелый, одуряющий, свет множества свечей отражается на потолке и стенах, пляшет на лице покойницы, которая не умерла, на ее бритом черепе, обросшем легким пушком. Огоньки дрожат в ее зрачках, глаза, густо накрашенные черной тушью, смотрят пристально и спокойно, взгляд выражает холодную решимость. Миле начинает казаться, что она сходит с ума. Это мадам Баттерфляй! Чио-Чио-сан. Женщина в темном кимоно с набеленным лицом, глазами-щелочками и ртом, похожим на шрам от скальпеля!
Галлюцинация рассеивается, и она видит… о, ужас! Покойница. Привидение. Прозрачный призрак за завесой поднимающегося от воды пара наставляет на нее пистолет.
— Добрый вечер, — произносит Кристина, а Каллас поет:
Эта женщина! Чего она от меня хочет?
В голове у Болсански бьется единственная мысль: Тома, почему он не просыпается, ведь музыка звучит все громче?
— Брось нож, — приказывает Кристина. — Раздевайся и полезай в ванну.
Она могла бы сказать «нет», могла оказать сопротивление, но зачем? Всё — физическая слабость, усталость последних дней, музыка, заполнившая собой весь дом, — понуждает ее подчиниться. Она лишилась воли, утратила желание сражаться. Она просто… устала… Да и оружие в руках призрака не оставляет ей выбора. Мила разжимает пальцы, и нож падает на пол, звякнув лезвием о кафель. Мила сбрасывает одежду, и та тоже падает к ее ногам. Пар обволакивает ее, и тело начинает блестеть от пота.
— Давай, — спокойно повторяет Кристина.
Болсански долго стоит неподвижно, но потом поднимает ногу, перешагивает через бортик и замечает длинную «опасную» бритву. На лезвии отражается огонек свечи. Она медленно опускается в теплую воду, садится и на короткое мгновение чувствует облегчение: наконец-то можно расслабиться, «отпустить вожжи»! Ей как будто бы опять, второй раз за вечер, удается оказаться в утробе матери. Но как же Тома?
— Мой сын! — вскрикивает Мила.
— Не беспокойся. Он спит, — отвечает ее несостоявшаяся жертва. — Мы о нем позаботимся…
— Мы?
Баттерфляй поет:
Они хотят все у меня отнять! Мой сын!
О, несчастная мать!
Отречься от своего ребенка…
— Его отец и я, — поясняет Кристина. — Лео займется твоим сыном, признает его и воспитает: он мне поклялся. Тома будет носить обе ваши фамилии… Он пойдет в самую хорошую школу, получит лучшее образование. Мила… Тома никогда не узнает о случившемся. О том, что сделала его мать. Лео скажет, что ты попала в аварию. Он дал мне слово чести. Но при одном условии…
Пот заливает лицо Болсански, и она моргает, пытается осознать слова призрака. Их смысл постепенно доходит до ее сознания. Ужасный смысл.
— Что за условие? — шепчет она голосом, слабым, как дыхание птички.
Призрак переводит взгляд на бритву. Мила вздрагивает.
— Я видела, как ты умерла, — говорит она. — Я в тебя стреляла.
— Холостыми, — пожимает плечами Кристина.
— А кровь?
— Киношные штучки: мешочки были спрятаны под свитером и лопнули в нужный момент. Такое легко достать. Мне оставалось изобразить конвульсии — в нужный момент. Пришлось, правда, прикусить до крови язык, чтобы из уголка губ тоже потекла струйка…
— Но… а Маркус?
— Как только ты ушла, он помог мне вылезти. — Кристина улыбается. — А наркотик, который он мне якобы дал, был обычным витамином.
— Почему?
— Потому что Маркус продается тому, кто больше предложит, Мила, кому, как не тебе, это знать… Мы с Лео разбили наши копилки. Ты сама сказала: «Маркус нелюбопытен. Его интересует только размер гонорара». Уговорить его оказалось нетрудно, хотя страхового полиса я лишилась… Получив сообщение от Денизы, я сразу поняла, что это ловушка. Позвонил Лео и сказал: что-то готовится. Он узнал это от Маркуса, а тот — от тебя. Маркус все и организовывал. Выбора мы ему не оставили: либо помогаешь нам, либо садишься в тюрьму.
— Где он?
— Кто? Лео? Следит за сыщиком…
— А Маркус?
— Кормит червей в родной русской земле. Мы оплатили ему билет до Москвы, а там его… «приняли». Он накачал меня наркотиками… изнасиловал… перерезал горло моей собаке… Сволочь! Но приказ отдала ты, так ведь?
Мила не ответила. Она лишь бросила быстрый взгляд на бритву. Можно попробовать схватить ее и нанести призраку удар, но она понимает, что не успеет. В голову приходит мысль о Лео, о Тома, о них обоих… Отец и сын будут вместе… Наконец-то… Музыка звучит то тише, то громче; зал затаил дыхание, внимая певице. Зрители в трансе, в экстазе, их чувства обострены до предела.