– Сигаретки для меня не найдется? – спросила Камиль, подойдя к нему.
Он протянул ей пачку. Молодая женщина держала в руке бокал с вином. Взяв сигарету, она поднесла ее к губам – естественным, машинальным жестом. Наклонилась немного к огоньку его зажигалки.
– Я и не знал, что людям с пересаженным сердцем можно курить.
– Я курю, пью, и у меня сердце убийцы.
На этот раз Камиль чувствовала себя хорошо, непринужденно и расслабленно не без помощи алкоголя. Она затянулась. Дым поднялся прямо к ее ноздрям. Она закашлялась, глаза наполнились слезами.
– Черт! До такой степени я еще не готова.
– Можно подумать, что все это для вас впервые – сигарета, вино…
Молодая женщина отдышалась и посмотрела на раскаленный кончик:
– Так оно и есть, хотя и не совсем.
Она облокотилась о перила балкона. В гостиной Шарко и Люси кормили близнецов, сидя бок о бок на диване. Их лица светились, словно у двадцатилетних.
– Славная пара, – сказала Камиль, попробовав сделать еще одну затяжку. На этот раз у нее получилось лучше.
– Прежде чем прийти к этому, они многое пережили. Франк ведь был комиссаром, вы не знали? Впрочем, у нас его и продолжают так называть – «комиссар». В лучшие годы под его началом было больше трех десятков человек.
У Камиль округлились глаза:
– Из комиссаров в лейтенанты? А такое возможно?
– Франк сам настоял на понижении. В общем, это непросто, и понадобилось бы много времени, чтобы рассказать вам все, что я о нем знаю. Мужик – супер. Суровый к себе и к другим, но супер.
Он молча посмотрел на него и Люси через стекло.
– Думаю, то, что их объединяет, теперь уже невозможно сломать. У нас такое ремесло, в котором, чтобы не тронуться умом, надо иметь декомпрессионную камеру. Спорт, друзей, семью…
– А у вас самого что есть для снятия напряжения?
Белланже выпустил клуб дыма из ноздрей:
– Пока ищу.
Не похоже было, что он шутит. Его карие глаза снова посерьезнели. Камиль вдруг осознала, что внимательно разглядывает его лицо, небольшой, чуть вздернутый нос, полные губы, и отвела взгляд, чтобы он не застал ее врасплох. Потом набрала дым в рот, но по-настоящему не затянулась, как делала, когда была подростком.
Вдруг Николя Белланже расхохотался. Да так, что ему даже стало больно внизу живота. Слишком много там накопилось узлов. Но как же давно он не смеялся от всей души!
– Вообще-то, надо бы вас поучить! Хоть один совет: бросайте эту гадость, пока она вас не сожрала.
– Китайская пословица гласит, что надо пользоваться жизнью, пока жив, потому что позже такой возможности не будет.
– Так вы фаталистка?
– А как ею не быть, если мне уже пришлось столкнуться со смертью?
Она пожала плечами и продолжила:
– Да к тому же пора перестать говорить обо всяких гнусностях, сегодня мы уже получили свою дозу.
– Думаю, да.
– Честно говоря, я предпочитаю не думать также и о завтрашнем дне. Это так хорошо – принимать жизнь такой, как она есть, без планов, без ничего. Позволить ей нести себя. Забыться. – Она глубоко вздохнула. – То, что я хочу вам сказать, ужасно, но это расследование, хоть и причиняет мне боль, создает у меня впечатление, что я живу. Порой жизнь начинается по-настоящему, лишь когда знаешь, что смерть близка.
– Вы часто говорите о смерти, но вы же еще молоды.
Сейчас они стояли лицом к лицу. Камиль чувствовала в себе тепло, что-то необычное, беспокоящее. Стихийные чувства, которые, однако, она постаралась подавить. Тут ее часы зазвонили и своим звонком вывели ее из затруднения.
– Пора, – сказала она со вздохом.
– Пора?
Она достала из кармана свой «еженедельник», контейнер с семью отделениями, и вынула оттуда маленькую круглую таблетку:
– Циклоспорин всегда при мне. Это… для сердца. Луазо проголодался.
Она проглотила лекарство, запив его маленьким глотком вина, и показала запястье:
– У меня часы с четырьмя разными сигналами. Два для утра, они следуют друг за другом с разницей в пятнадцать минут, и два для вечера: десять часов и двадцать три часа. Я знаю, двадцать три часа поздновато, но я полуночница, поздно ложусь. А двойной звонок – это на тот случай, если я не услышу первого.
– Предусмотрительно.
– Лучше быть предусмотрительной, когда носишь в груди бомбу замедленного действия.
– И долго вам принимать эти лекарства?
– Пожизненно. Забывчивость быстро ведет к началу отторжения. Сердце работает с перегрузкой, несется на всех парах, впечатление такое, что вот-вот взорвется. – Она поморщилась. – Такое со мной уже случалось, жуть. А чтобы наверстать упущенное, вас пичкают кортикоидами. В общем, сплошное наслаждение.
Ей удалось обратить все в шутку, так надо было. Повисла длинная пауза, и нарушил ее Николя:
– Сегодня за столом все пошло как-то слишком быстро. Мне даже показалось, что я вас чуть ли не вынудил спуститься послезавтра в это гнусное место. Во всяком случае, ничего не сделал, чтобы воспрепятствовать этому. И уже начинаю сожалеть.
– Вы тут ни при чем. Гарантирую, что я бы сделала это в любом случае. Теперь уже не могу повернуть назад. А впрочем, и не хочу.
Она посмотрела на небо. Блестели тысячи звезд, некоторые из них падали. Молодая женщина почувствовала себя свободной, далекой от своей казармы. Больше не катиться по накатанной дорожке, забыть о правилах. Мчаться вперед напролом, не размышляя.
– Сейчас время Персеид, – сказала она. – Эти крошечные метеоры еще называют слезами святого Лаврентия. Если хотите загадать желание, то сейчас самое время.
Но обернувшись, заметила, что Белланже зевает.
– Простите, – сказал он, – но, честно говоря, мое самое заветное желание – это проспать всю ночь. За два дня я спал, наверное, от силы два часа.
– Я и сама не слишком далека от вашего достижения. Думаю, пора идти спать.
– Только не мне, к сожалению, еще с бумажными делами надо разобраться. Гадость, но на завтра нельзя перенести, мой дивизионный комиссар шуток не любит, если понимаете, что я имею в виду.
– У нас в центре тоже такой есть, только в версии полковника.
– Я вам забронировал место в гостинице, в паре километров отсюда, в центре городка. Как выйдете из дома, все время прямо.
– Отлично.
– Тогда вот как мы завтра поступим: утром вы дадите показания, чтобы нам быть максимально честными. В официальной версии укажете, что хотели всего лишь узнать, кто ваш донор, и это вас привело к Флоресу, а потом к Ги Брока. Вы не входили в дом фотографа и ничего оттуда не «заимствовали». И вы понятия не имеете, кто такой Драгомир Николич. Идет?