Мир позавчера. Чему нас могут научить люди, до сих пор живущие в каменном веке - читать онлайн книгу. Автор: Джаред М. Даймонд cтр.№ 52

Нет сомнений в том, что для нас как граждан одного государства было бы невозможно мирно сосуществовать, если бы мы не отказались от права на личную месть и не оставили наказания государству. В противном случае мы тоже жили бы в условиях постоянной войны, существующих в большинстве традиционных сообществ. Однако даже для нас, жителей западных стран, обидчиков которых наказывает государство, сохраняется мучительное ощущение отсутствия личного удовлетворения. Один из моих друзей, чья сестра была убита грабителями, спустя десятилетия испытывает ярость, хотя государство поймало, судило и отправило грабителей в тюрьму.

Таким образом, мы, граждане государства, оказываемся в двойственном положении. Требование со стороны правительства монопольного права наказывать — важнейшее условие того, что мы живем в мире и безопасности. Однако это благо достается нам ценой тяжелой личной потери. Мои разговоры с новогвинейцами заставили меня понять, чем мы пожертвовали, предоставив отправление правосудия государству. Чтобы этого добиться, общество, существующие в нем религии и моральные кодексы постоянно твердят нам, что стремиться к мести дурно. Однако хотя осуществление мести следует предотвращать, признание в соответствующих чувствах должно быть не только разрешено, но и поощряться. Для близких родственников и друзей человека, который был убит или сильно пострадал, как и для самой жертвы, такие чувства естественны. Правительства многих государств пытаются предоставить родственникам жертв преступления возможность некоторого личного удовлетворения: им разрешается присутствовать на суде и в некоторых случаях обращаться к судье или к присяжным (см. главу 2), а иногда даже наблюдать за казнью убийцы близкого человека.

Те читатели, которым не случилось годами беседовать с горцами Новой Гвинеи, могут все еще удивляться: как могли эти сообщества стать такими непохожими на нас, как они могут радоваться убийствам и награждать за них? Какими извращенными чудовищами должны быть эти люди, чтобы столь бесстыдно говорить об удовольствии, которое испытывают от убийства врага?

Этнографические исследования традиционных человеческих сообществ, живущих по большей части вне контроля правительства государства, показывают, что война, убийства, демонизация соседей — норма, а не исключение; члены этих сообществ, придерживающиеся таких обычаев, часто нормальные, счастливые, хорошо приспособленные к окружающей среде люди, а вовсе не чудовища. Отличием многих государств является то, что их граждан учат начинать вести себя в соответствии с традиционными нормами неожиданно и только в определенный момент (при объявлении войны), а потом столь же неожиданно их отбросить (при заключении мира). Результат сбивает с толку: однажды вызванную ненависть не так легко забыть. Многие из моих европейских друзей, родившиеся, как и я, в 1930-е годы, — немцы, поляки, русские, сербы, хорваты, англичане, голландцы и евреи — с рождения учились ненавидеть или бояться представителей некоторых других народов, пережили испытания, давшие им веские основания для этого, и теперь, по прошествии 65 лет, испытывают те же чувства даже несмотря на то, что потом их учили считать такие чувства дурными и не высказывать, не убедившись, что слушатели их разделяют.

Сегодня мы, жители западных государств, с детства обучаемся универсальному моральному коду, каждую неделю провозглашаемому в церквях и кодифицированному в законах. Шестая христианская заповедь просто гласит: “Не убий”, не проводя различий между гражданами собственной страны и гражданами других государств. Затем, после по крайней мере 18 лет такого внедрения морали, мы готовим из молодых мужчин солдат, даем им оружие и отдаем им приказ забыть теперь все прежнее обучение, запрещающее убивать.

Неудивительно, что многие современные солдаты не могут заставить себя в битве целиться во врага и стрелять. Те, кто все-таки убивает, часто долго страдают от посттравматического стресса (например, так случилось примерно с третью американских солдат, служивших в Ираке или в Афганистане). Вернувшись домой, они вовсе не хвалятся убийствами; они страдают от ночных кошмаров и не желают говорить о том, что пережили, кроме как с другими ветеранами. (Представьте себе, если вы сами не ветераны, какие чувства испытывали бы в отношении американского солдата, который гордо в деталях описывал бы вам, как он убивал иракца или даже нацистского солдата во время Второй мировой войны.) На протяжении жизни мне сотни раз приходилось разговаривать с американскими и европейскими ветеранами, причем некоторые из них были моими близкими друзьями или родственниками, но ни один ни разу не рассказывал мне о том, как убивал, — в отличие от многих из моих новогвинейских друзей.

Представители традиционных новогвинейских сообществ с самого раннего детства видели воинов, отправлявшихся в бой или возвращавшихся обратно, видели раны своих родных, людей из своего клана, убитых врагами, слышали рассказы об убийствах, воспринимали войну как идеал жизни мужчины, наблюдали, как воины-победители с гордостью говорят об убийствах и получают за это похвалу. Вспомните мальчиков дани-вилихиман, с возбуждением тыкающих своими маленькими копьями в умирающего воина асук-балек, шестилетних вилихиман, пускающих стрелы в шестилетних видайя под руководством своих отцов (глава 3). Конечно, новогвинейцы не чувствуют внутреннего конфликта в связи с убийством врага; им не приходится переучиваться.

Если задуматься, то для американцев, достаточно старых, чтобы помнить нападение японцев на военно-морскую базу в Перл-Харборе (рассматриваемое нами как предательство и преступление, потому что ему не предшествовало объявление войны), яростная ненависть к врагам и жажда мести, подобные тем, которым представители традиционных народностей учатся у своих старших, не покажутся такими уж далекими. Мы, американцы 1940-х годов, выросли в атмосфере, пропитанной ненавистью в отношении демонов-японцев, которые действительно совершили ужасные жестокости в отношении нас и других народов (вспомните хотя бы Батаанский марш смерти, Сандаканский марш смерти, Нанкинскую резню и другие подобные события). Яростная ненависть и страх перед японцами стали широко распространены даже среди гражданских лиц, которые никогда не видели живого" японского солдата или мертвое тело родственника-американца, убитого японцами; мои новогвинейские друзья тела своих родичей видели. Сотни тысяч американцев пошли добровольцами, чтобы убивать сотни тысяч японцев, часто в рукопашных схватках лицом к лицу, с использованием штыков и огнеметов. Солдаты, убившие особенно много японцев или проявившие особенную храбрость, публично награждались медалями, а те, кто погиб в бою, после смерти превозносились как герои, умершие достойной смертью.

Затем, менее чем через четыре года после Перл-Харбора, нам, американцам, велели перестать ненавидеть и убивать японцев и забыть лозунг, который доминировал в американской жизни: “Помните Перл-Харбор!” Многие американцы, жившие в то время, всю оставшуюся жизнь боролись с тем, чему их научили, а потом велели забыть, — особенно если события задели их лично, например, если они пережили Батаанский марш смерти или если их родные и друзья не вернулись с войны. Однако это наследие было следствием всего четырех лет испытаний, в которых большинство не принимало личного участия. Пережив антияпонскую истерию во время Второй мировой войны, я не нахожу удивительным то ликование, которым дани-вилихиман встречали убийства дани-видайя, когда такое отношение внедрялось в них десятилетиями и обучения, и личного опыта. Жажда мести — не слишком похвальная страсть, но ее нельзя игнорировать. Ее следует понять, признать и работать с ней, пытаясь найти иные методы, кроме отмщения.