Никто не упоминает, был ли этот остров обитаем во времена, когда его заметил Колумб; вполне возможно, какие-то индейцы жили там, без особых трудов добывая себе пропитание благодаря поразительно плодородной почве и обильным дарам океана. Туземцам не надо было даже выходить в море: достаточно было собирать лангустов, коими кишели в отлив отмели, либо просто ждать, растянувшись на песке, когда на берег выползут крупные крабы, – жаренные на углях, они не имеют равных себе по вкусу в целом свете.
Итак, изгнанные с Сент-Кристофера флибустьеры сколотили на Тортуге хижины, куда возвращались на отдых после морских походов. Строить настоящие дома разбойникам было лень, да это и не входило в их привычки, хотя при случае они не отказывались от удобств и комфорта. Один такой случай представился им через год.
Возле южного берега бросил якорь крупный парусник. Капитан его, француз по имени Барадель, представившись, заявил, что имеет на борту партию негров, от которых желал бы избавиться.
– Как они к вам попали? – осведомился д’Эснамбюк.
Барадель замялся с ответом, предводитель флибустьеров нахмурился, и капитан признался, что снял этих людей с британского работоргового судна.
– После чего отправил «англичанина» на дно, – уточнил он.
В принципе, французы и англичане в это время не враждовали друг с другом. Д’Эснамбюк ответил, что он, конечно, не станет пускать дальше слух об этом досадном происшествии, при условии, разумеется, что негров ему уступят по сходной цене. Он сразу же обратил внимание коллеги на то, что многие из них, проделав долгий путь из родимой Африки в не лучших условиях, потеряли товарный вид. Действительно, часть рабов, извлеченных из трюмов, умерла. Остальные, правда, быстро поправились от обильной свежей пищи и были приставлены флибустьерами к делу.
Северный берег Тортуги, состоявший из нагромождения скал, был обращен к открытому морю, а на юге, где берег устилал мягкий песок, через кишевший акулами пролив шириной пять-шесть морских миль
[49] лежала Эспаньола, Большая Земля. Соседство порой обусловливает судьбы страны или провинции. Вот и Эспаньола оказалась связанной на целых два века со своим крохотным спутником Тортугой, причем спутник подчас блистал более ярким светом, чем планета, пока окончательно не впал в безвестность и ничтожество.
Поначалу Эспаньола служила флибустьерам с Тортуги продовольственной базой: оттуда доставляли отличную говядину. Свежее мясо пираты закупали самым честным образом у буканьеров, осевших в северной части Большой Земли. То были как раз те самые иммигранты, о которых мы упомянули в начале главы. Это они, дорвавшись после многодневного пути из Европы до мяса, начали с ненасытного обжорства. Скот на Эспаньоле водился в избытке, и флибустьеры часто приставали к берегу, чтобы обменять мясо на оружие и патроны. Оседлые жители быстро смекнули, что могут выручить от торговли куда больше, если сумеют предложить товар длительного хранения. Индейцы, оставшиеся на Эспаньоле, обучили их древнему способу консервирования. Они разрезали мясо на длинные ремни, солили его и укладывали на решетке на угли, называемые ими барбако. Мясо медленно коптилось там, обретая одновременно нежный вкус. Такое мясо индейцы называли букан, отсюда и слово буканьер – термин, который затем совершенно ошибочно стал употребляться как синоним флибустьера.
Хирург Эксмелин в своей книге довольно подробно описывает распорядок дня типичного буканьера. Встав на рассвете, они группами по пять-шесть охотников со сворой (речь идет о прирученных диких собаках) выходят на промысел. Диких быков на острове так много, что очень скоро собаки выгоняют одного зверя на опушку. Главарь группы стреляет в него из мушкета. Если бык не убит на месте, охотники преследуют его, догоняют и перерезают на ногах сухожилия. Затем добычу свежуют, и только тут для людей наступает время завтрака. Едва разделав быка, сотрапезники с наслаждением высасывают из костей мозг; еда эта сытная и вкусная. Покончив с завтраком, люди продолжают охотиться до полудня, после чего возвращаются в лагерь на обед; едят они жареное мясо и фрукты, вино куда более редкий гость на острове, нежели водка. После полудня готовят букан, чистят и вытягивают шкуры.
Одежда буканьеров приспособлена к нуждам их ремесла: испанское сомбреро с обрезанными краями (в широкополой шляпе не очень побегаешь по густому лесу), короткие штаны, грубая рубаха навыпуск, пояс и башмаки из сыромятной кожи. Вся одежда обычно настолько пропитана кровью и грязью, что стоит колом. На поясе нож и пороховница.
Согласно свидетельствам старинных авторов, буканьеры делились на собственно буканьеров, охотившихся на быков, и охотников, добывавших диких свиней, из которых тоже готовился букан либо солонина. Но подобная специализация, судя по всему, соблюдалась не очень строго.
Буканьеры жили группами по четыре, пять, шесть человек в грубых хижинах из бычьих шкур, натянутых на колья и прикрытых сверху ветвями. В каждой группе все добро (весьма скудное, за исключением оружия и нескольких котелков) считалось общим владением, и если один из членов группы погибал или умирал, остальные забирали имущество себе без лишних проволочек. Крохотные буканьерские общины назывались «матлотажами», ибо члены их хотя и не жили на судне, но именовали себя матросами («матлотами») и – реже – компаньонами. В истории сохранилось другое наименование, пущенное в обиход буканьерами. С какого-то времени они стали называть себя береговыми братьями, желая подчеркнуть узы братства не только внутри каждой группы, но и между всеми обитателями острова. Двери не запирались: замков на Тортуге и Эспаньоле не знали.
Закономерно возникает вопрос об их нравах. Эксмелин на этот счет изъясняется достаточно обтекаемо: «Буканьеры живут весьма вольно, свято храня верность друг другу». Судя по намекам современников, буканьеры брали себе индейских женщин в качестве наложниц, но в принципе семейная жизнь на Эспаньоле была не в фаворе.
К 1635 году уроженец Дьеппа Пьер Легран находился в Карибском море уже довольно долго, сколько точно – установить невозможно. Достоверно известно лишь, что в один прекрасный день января или февраля того года он крейсировал по спокойному морю у мыса Тибурон, западной оконечности Эспаньолы, на своем четырехпушечном люгере в компании двадцати восьми вооруженных до зубов молодчиков.
Судно, равно как и люди, находилось в плачевном состоянии: Легран упрямо вот уже которую неделю бороздил море, не разрешая пристать к берегу. Впустую! Порции были урезаны до крайности, воду выдавали чуть ли не по глотку – я имею в виду питьевую, поскольку в трюме воды было предостаточно, но то была забортная морская вода, которую приходилось безостановочно откачивать. И вот в таких обстоятельствах однажды к полудню были замечены три галиона, шедшие строем курсом норд, то есть на Кубу. Нападать на эту троицу было бы чистым безумием, и Пьер Легран с товарищами лишь с горечью глядели на уплывавшую богатую добычу – близок локоток, да не укусишь!
Три гордых галиона таяли на горизонте, когда рулевой, оглянувшись, вдруг заметил в противоположной стороне еще один парус. Галион шел один.