Кесем-султан. Величественный век - читать онлайн книгу. Автор: Эмине Хелваджи, Ширин Мелек cтр.№ 19

Когда Хадидже вскочила с мраморной плиты, одна из девчонок вознамерилась было подать ей банную обувь: сообразила, мышка серенькая, что бас-гедиклис, раз уж та сейчас у «бабушки Сафие» остается единственной, сделалась достаточно важной персоной, чтобы ей и самой прислуживать. Но Хадидже ничего этого не заметила. Так рванулась, что опередила услужливую девицу, чуть не оттоптав ей пальцы. Поскользнулась на мокром полу и не удержала бы равновесие (в этот миг ее как раз никто поддержать не догадался), но валиде-султан сама удержала девушку за плечо.

Все, кто видел это, дружно охнули. Хадидже после такой неловкости оставалось только умереть на месте или хотя бы сквозь землю провалиться, прямо сквозь мраморные плиты горячего зала. Однако старуха не позволила даже пасть к ее ногам: нетерпеливым жестом указала на корзинку – и вновь поманила за собой.

Так они и ушли из харарета – вчетвером: госпожа, две служанки в качестве ее живых подпорок… и ближняя служанка, воспитанница. Одна. Действительно жирафа: служаночьи сандалии куда ниже, чем деревянные колодки госпожи, но Хадидже, хотя и сутулилась от смущения, все равно возвышалась над Сафие-султан чуть ли не настолько же, как та – над своими подпорками.

М-да. Шахзаде Ахмеда можно понять: он в самом деле рядом с этой гёзде выглядел бы не господином и повелителем, а младшим братишкой. Что крови Османа, наверно, не подобает.

А вообще-то жирафа – существо не просто высокое, но и красивое. И элегантное в движениях. Если не прямо сейчас, то когда стряхнет с себя страх и смущение, когда всю цену себе узнает. Наверно, Ахмед тоже ощутил это. Сам еще не осознал, по малому своему росту и мальчишескому возрасту – но ощутил. Не верблюдицей же назвал, не коровой!

…Совсем уже на выходе одна из живых опор – та самая, которой Махпейкер продемонстрировала кулак, – ухитрилась незаметно для «бабушки Сафие» чуть-чуть развернуться в сторону центральной лежанки горячего зала. Девчонка встретилась с Махпейкер взглядом – и, торжествуя, показала ей язык.

Так. Фатима ее, кажется, зовут? Дура ты, Фатима. В чем и убедишься очень скоро.

Я тебе это обещаю.

– Когда моего троюродного брата женили, они с невестой тоже не знали, как себя вести… – Башар остановилась, словно зацепившись за тесьму, связывавшую ее с прошлой, навсегда ушедшей жизнью. – Он тогда мне таким взрослым казался, я даже удивлялась: чего, мол, так робеет? А теперь понимаю: он младше нас сегодняшних был. И невеста – еще на год младше.

– Там у вас тоже свадебные обряды какие-то особенные были? – От внезапного любопытства Махпейкер забыла, до чего же это запретная тема: такие воспоминания.

– Сва-а-адебные… – протянула подруга с особой интонацией. – То-о-оже…

Они обе одновременно потупились, но по-настоящему горевать не стали. Всякий знает: Хандан и Халиме, хоть и называют их женами султана, на самом-то деле… не вполне таковы. Не сочетался с ними султан таким браком, который Сулейман, его великий прадед, когда-то заключил с рыжей роксоланкой.

Ну и что? Все равно это самое большее, наипрекраснейшее, чего могут достигнуть женщины в этом мире и к чему вообще следует стремиться. Ведь так?

– Да им не пришлось самим какие-то обряды соблюдать, – продолжила Башар, будто и не было никакой заминки. – Там всем старшая родня распоряжалась. Раздели их обоих, бедняжек, догола, на глазах трехсот человек, как раз столько в главном зале умещалось, – родня ближняя, родня дальняя, почетные гости, старшие слуги… И вот на глазах у этих трехсот в постель уложили.

– Шутишь?! – Махпейкер сама не могла бы разобрать, чего в этом ее возгласе больше – изумления, любопытства или почему-то даже восторга.

– Да какое там… Вот прямо посреди этого зала и располагалось их брачное ложе. Хорошо еще, что оно под балдахином было, так что, когда занавеси задернули, они как будто в комнатке оказались. А то бы и не сладили с главным делом, под всеми-то этими взглядами…

– А вы вокруг стояли и ждали?

– Почему стояли? Кто на скамьях сидел, кто в креслах… кто еще и за праздничным столом, он там же был, в зале… Кто-то и под столом уже лежал, упившись… А я задремала: совсем маленькая тогда была. Там многие прибыли с наследниками и наследницами, невзирая на возраст, – положено же… Проснулась от крика невесты. То есть не от него самого, она-то тихонько пискнула, просто все разом начали дружно орать, лорд Пенброк даже из пистолета в потолок выстрелил, а дрýжки жениха и подружки невесты распахнули занавеси вокруг свадебного ложа, поднесли молодым, как велит обычай, вино со специями… Потом простыню с кровью всем показывали, потом еще что-то было, но я уж и не помню, у меня совсем глаза слипались. – Башар помолчала мгновенье-другое и закончила спокойным голосом, как ни в чем не бывало: – Их всех уже нет. В живых осталась я одна.

– Никого?! – потрясенно спросила Махпейкер.

– Может, из слуг кто и остался. – Башар тряхнула головой, отстранилась от потянувшейся было к ней подруги. – Ничего-ничего. Отплакано.

На глазах у нее не было ни слезинки. Утешать ее сейчас, конечно, было никак нельзя, поэтому Махпейкер, как бы ничего не заметив, начала рассказывать сама:

– А у нас было не так. Не вино подносят, а зерном осыпают – для многочадия. Ну и перед тем не сидят вокруг кровати, отводят новобрачных в подклеть, одетых, а с невесты уже там подружки налобную ленту снимают – и только. Еще распоясать ее нужно, но это мать делает. Я дважды в подружках невесты ходила! – похвасталась она.

Удалось ли ей отвлечь подругу от тяжелых, как могильная плита, воспоминаний? Кажется, да, ибо во взгляде Башар мелькнул интерес.

– Это у вас почетно – быть подружкой?

– Это у всех почетно! Что ж мы, по-твоему, если не в замках живем, так и без понятий, какую семью уважать, какую красоту ценить?

– Ну не обижайся… Это для меня самой темный лес: дома меня-то по малолетству еще никуда не приглашали. Насчет красоты, конечно, не знаю, да и какая там красота в том возрасте, но вот семья была – поневоле уважишь…

– А когда молодые уже в подклети, но прежде чем нам всем уйти, – заторопилась Махпейкер, – новобрачная должна своего молодого мужа разуть. Вот она, уже распояской, преклоняет колени, а он садится на брачную кровать и ставит ноги на особую скамейку, поочередно: сначала правую – чтоб супруга первым делом вынула из-за голенища плеть, потом сапог сняла, – а затем левую, там уже за голенищем ничему быть не положено…

– Плеть-то для чего?

– Для семейной жизни, – c недоумением ответила Махпейкер, в эти мгновения так глубоко обернувшаяся прежней Настусей, девочкой из боснийской деревни, что искренне удивилась, как же можно не знать принятых у них в деревне свадебных обычаев. – Чтоб душа в душу до старости. Ее жениху дарит отец невесты: сразу по выходу из церкви. Ну и мать новобрачной потом в их подклеть розгу вносит, березовую, красной тесьмой перевитую. Не для немедленного применения, просто обряд такой… А у вас что, иначе?