Вокруг Лимпуса тогда собралось столько молодежи, которая смотрела на него, как на отца родного, что он никак не мог бросить их на произвол судьбы, ибо в воровском плане это могло бы быть очень опрометчивым шагом. То же самое касалось и Махтума, только он «работал» в другом районе города.
Что касалось меня, то я был вором, и меня никогда не прельщали все эти стрелки, разборки и тусовки по саунам с выпивкой и проститутками. Я любил тихие и укромные места, шампанское и танго в объятиях если и не любимой женщины, то уж наверняка не проститутки. Так что на этот раз я отбыл в Златоглавую один.
Это было время больших перемен, как во всей стране, так и в преступном мире в частности. Выросший на улице, с детства воруя и гастролируя по разным городам и республикам нашей необъятной страны, я слишком хорошо знал преступный мир. Его тупики и глухие закоулки для меня всегда были открытой книгой, и кому, как не мне, сразу понятно, что в моей вотчине произошла настоящая криминальная революция.
И это не громкие слова. Если раньше никому и в голову не могло прийти ослушаться Урку, то теперь это было даже не простое неповиновение, а открытое противостояние. И кем? «Лохмачами» – этими беспредельными рожами – либо выходцами с Кавказа, либо «быками» из преступных группировок России, у которых не было ничего святого.
Им ничего не стоило пустить пулю в затылок любому, кем бы он ни был и какого бы авторитета ни заслуживал. Они не обременяли себя комплексами воровской этики, им было безразлично, кто их оппонент – Вор в законе, преуспевающий бизнесмен или такой же, как и они, подонок. Количество денег – вот что определяло поведение, становилось мерилом дружбы, любви и жизни.
Столица была поделена на районы, где действовали разные бандитские кланы. Приехав в Москву, я пытался найти хоть кого-нибудь из старых ширмачей, чтобы продолжить работу в паре, но, стыдно признаться, их уже не было и в помине. Точнее, некоторые из них все же были на свободе, но как они зарабатывали на жизнь? Их именами прикрывались барыги, они собирали дань с торгашей на рынках, выезжали на стрелки, разводили и сводили мосты, но лазить по карманам уже никто из них не хотел.
Как-то по телевизору я увидел криминальный репортаж. Старый карманник, мой лагерный кореш, лежал в луже крови, расстрелянный автоматной очередью неизвестными. Честно сказать, я здорово напился в тот день. И каждый раз, когда я вспоминал наши с ним беседы, мне приходили на память его слова:
– Сколь ни люби шербет, а пить его не станешь каждый раз, как мучит жажда, – опротивеет.
– Но ты же пил его всю жизнь, – попробовал возразить я ему.
– То было другое время, бродяга, а сейчас я не хочу быть хуже других и выглядеть глупее кого-то.
Говоря откровенно, и мне не однажды предлагали что-то подобное, но все это было не по мне. Я был вольной птицей и слишком дорожил своей свободой и репутацией старого карманника, не замаранной никакими темными делишками, наподобие рэкета и ему подобных. Хотя к людям, предлагавшим мне все эти, с их точки зрения, блага, всегда относился с уважением, ибо знал наверняка, что желали они мне только хорошего. Да и люди те были людьми с большой буквы, уж я-то знал это точно.
Правда, почти никого из них не осталось сейчас в живых. Вражеская пуля, и всегда из-за угла, в затылок, настигала их в самый неожиданный момент. Когда в борьбу за обладание материальными ценностями вплетается борьба идей, жизненные столкновения приобретают особый драматизм.
Глава 14
В общем, к тому времени я остался один. Выгнав с утра свою видавшую виды «шестерку» из Серегиного гаража, я подъезжал после девяти часов к какой-нибудь автозаправочной станции и ждал в сторонке клиента, открыв капот машины, будто ремонтируя поломку, но так, чтобы с того места хорошо просматривалось окошко кассы. И как только я выпасал жертву с тугим гомоном в каком-нибудь из карманов, я следовал за его машиной на определенном расстоянии и пас до тех пор, пока он где-нибудь не припаркуется. В такое время, как правило, фраера на работу не ездили, так что вероятность того, что, поставив машину на стоянку, он зайдет в офис и затаится там до конца рабочего дня, была минимальной.
На этот раз фраер припарковался возле «Березки», что на Ленинском проспекте, возле универмага «Москва», и зашел в валютный магазин походкой преуспевающего бизнесмена. Через несколько секунд после того, как двери за ним закрылись, они отворились для меня, и я последовал за ним в отдел, где продавался антиквариат. Еще у окошка заправки я обратил внимание на забитый до отказа долларовыми купюрами лопатник этого фраера, который он посадил в скулу, в левяк, так что я знал, где работать.
Обстановку я промацал мгновенно, еще только войдя в магазин, так что, окажись там тихушники, я бы тут же их вычислил. Интуиция в последние годы стала у меня феноменальной. Легавого я чувствовал затылком за километр.
Я подкрадывался к терпиле, не спеша выбирая благоприятный момент для «покупки» и, как только он взял какую-то вазу в руки, тут же приблизился к нему слева и тоже стал у прилавка, рассматривая серебряный канделябр. Рядом с нами не было ни одного покупателя, поэтому мне приходилось быть очень осторожным. Выудив мойло из-под губы и чуть подогнув колени, став таким образом ниже ростом, я просунул левую цапку под свою правую, в которой держал канделябр и, отогнув полу клифта фраера и добравшись до скулы, расписал ее углом.
Затем, положив канделябр на место, я отошел к самому узкому месту в магазине и стал ждать терпилу. Через несколько минут, как только он попытался протиснуться между покупателями, чтобы выйти, мне не составило особого труда, чуть пихнув его в бок, выудить заветный гомон со скулы, расписанной минуту назад, и исчезнуть.
Но это не было концом, с этого момента как раз и начиналось самое главное в этой истории. Не успел я подойти к дверце своей машины и взяться за нее, как ко мне с разных сторон приблизились три человека, с виду кавказцы. То, что это не менты, я понял сразу, поэтому и не принял обычных в таких случаях контрмер.
– Ассаламу алейкум, земляк! – улыбаясь и играя красивым брелком с несколькими ключами, проговорил старший из них.
– Ваалейкум вассалам, – ответил я не спеша, по ходу пьесы «кубатуря» в эти доли секунды, кто они такие и к какой нации принадлежат. И, еще не закончив приветствия, я уже понял, что это – чеченцы, но вот кто они, для меня пока еще было загадкой. «Ну что ж, – подумал я, – это, по крайней мере, лучше, чем если бы они были ментами».
– Садись, земляк, в свой лимузин, – улыбаясь с некоторой долей иронии, проговорил старший, – там и потолкуем.
Я открыл машину и сел за руль, двое из присутствующих расположились на заднем сиденье, а старший, который разговаривал со мной, – впереди. Это был человек средних лет с худым, бледным лицом, редкими волосами, высокий, но несколько сутуловатый. У него были невыразительные, как бы стертые черты, глаза близорукие, но взгляд наглый. К остальным присутствующим в машине можно было относиться как к статистам.