Воровская трилогия - читать онлайн книгу. Автор: Заур Зугумов cтр.№ 134

В этой связи мне хотелось бы особо подчеркнуть одну немаловажную особенность человеческой натуры, которая порой мешает людям сделать правильный выбор в жизни. Будто дьявол не хочет расстаться со своими трофеями.

Дело в том, что иногда, в определенные моменты человеческой жизни, Всевышний, относящийся всегда с особой любовью именно к тем грешникам, которые раскаялись в своих прежних злодеяниях, посылает людям всякого рода знамения, для того чтобы человек очистился от скверны прошлого своего бытия и начал по-новому осмысливать суть самой жизни. Но в большинстве своем люди, к большому сожалению, замечают эту благодать Божью лишь тогда, когда им это выгодно, то есть когда им плохо и они ждут помощи, которую, кроме как от Всевышнего, ждать уже неоткуда, напрочь забывая об этом потом, когда беда минует их, но надолго ли?

Сейчас трудно вспомнить, сколько времени я находился в таком состоянии душевного покоя, скорее всего, недолго. Потому что меня, ко всему прочему, еще и очень сильно кумарило, а в таком состоянии человек не может находиться в забытьи даже час. От силы минут двадцать, не более. Но когда я вышел из этого состояния и пришел в себя, то по-прежнему лежал на спине, боясь даже пошевелиться.

Мне казалось, что каждая клетка моего организма – это сплошная боль, но побывав на северных командировках, я частенько знавал подобное состояние после хорошей мусорской прожарки, так что мне было к этому не привыкать.

Какой-никакой, а опыт выживания у меня был немалый. Да и у реальности, надо сказать, свои условности, она всегда категорична, а значит, порой бывает жестока. В такой момент жизненных испытаний она диктует свои правила: либо ты борешься и живешь, либо, опустив руки, умираешь. Третьего не дано. Так что, хорошо зная, что бывает с человеком, когда он поддается капризам дьявола, я попробовал приподняться, и, как ни странно, мне это удалось, правда не без некоторых трудностей. Я потихоньку, рывками придвинулся к стенке и, прислонившись к ней, перевел дух и осмотрелся.

Камера была такой же, как и тысячи ей подобных, со всем необходимым, положенным в таких помещениях. Почти из-под самого потолка, сквозь узкое отверстие в растрескавшейся от времени стене, в камеру пробивался единственный луч света, видно шедший из коридора, который будто говорил узнику: «Не отчаивайся, на тебя смотрит Господь!»

Поймав себя на этой мысли, я попытался было осмыслить то, что со мной произошло за этот в высшей степени черный день в моей жизни, но меня опять сбили с метки легавые.

Дверь в камеру отворилась, и, не говоря ни слова, два бугая-надзирателя, взяв меня под мышки, буквально потащили волоком по коридору и втащили в какую-то комнату. Яркий свет от неоновой лампы тут же ослепил меня, и я заслонил глаза рукой. Когда же через некоторое время я опустил руку, то в сидящем напротив меня за столом человеке я узнал Рашида. Но кто сидел сзади него, я понял не сразу, а когда понял, то был, откровенно говоря, поражен, ибо этим человеком оказался я сам.

Я не буду описывать то, что увидел в тот момент в зеркале, ибо именно в нем я увидел свое отражение, – вид был еще тот, скажу лишь, что он был более чем плачевный – он был жалкий.

Позади Рашида висело большое и старое, со множественными дефектами зеркало времен реформации царского Азербайджана. И посадил он меня напротив него, конечно, не случайно. Мой внешний облик несчастного и истерзанного псами горемыки, с точки зрения легавого, мог толкнуть на сучьи размышления того, кто не был стоек духом и кому дорога была жизнь, независимо от того, каким образом и кем, она будет ему подарена.

Надо сказать, что этот бестия Рашид был неплохим психологом, но, к счастью, практики работы с босотой и общения с российской шпаной у него не было вообще. А без знания всего этого разве мог человек претендовать на высшую ступень в мусорской иерархии? Нет, конечно!

Это обстоятельство, разумеется, не могло не броситься мне сразу в глаза, как только он заговорил со мной еще в машине по дороге сюда, но окончательно я в этом убедился лишь позже, уже будучи в одной из бакинских тюрем, под названием «Шуваляны». Ну а здесь пока шло знакомство в некотором роде. Он как бы пробивал меня на вшивость, умничая, с некоторой долей высокомерия. Было видно даже невооруженным глазом, что и сам он прекрасно понимал, что этот метод или прием его поведения не делает ему чести.

Скорее наоборот – человек тонкого ума и расчета, который мог бы подвергнуться его допросу, сразу бы выявил отсутствие у него надлежащего уровня интеллекта и профессионализма, но внедренные в подсознание стереотипы допросов обычных уголовников брали верх над здравым смыслом этого человека.

Видно, он был болен мусорской проказой. Иначе как можно было понять умного и образованного человека, опускающегося иногда до уровня дегенерата?

Но, говоря откровенно, хоть это и был враг, но враг умный и воспитанный, в отличие от прочих скотов, которые издевались надо мной и днем и ночью. К слову сказать, хоть я и попортил им немало крови и мой арест не принес его группе желаемого результата, все же Рашид ни разу не дотронулся до меня и пальцем. Кстати, еще один человек заслуживает нескольких лестных слов в этой связи в свой адрес – это следователь Доля. Все же остальные ничуть не брезговали подобного рода занятиями. Когда им представлялась такая возможность, из-за своей тупости и служебной некомпетентности они вымещали все свое зло на нас. Такая уж это порода людей, они совсем не редкость и сейчас в правоохранительных органах страны.

Рашид не обращал на меня никакого внимания, как бы давая понять своим поведением, что мне предоставляется возможность немного прийти в себя и поразмыслить над превратностями судьбы, тогда как сам при этом сидел с абсолютно отрешенным видом. Он листал какой-то журнал с видом пациента, ожидающего приема личного массажиста. При моем появлении он как бы нехотя приподнял голову, поздоровался довольно-таки учтиво и вновь уткнулся в литературу.

Я, когда меня ввели в этот кабинет, первое время боковым зрением еще наблюдал за ним, но, когда догадался о причине его молчания, решил заняться собой и привести свои мысли и внешний вид, насколько это было возможно, в порядок. Но не успел я подумать о том, что пауза вроде уж слишком затянулась, как неожиданно начатый и так же неожиданно прерванный монолог этого бесспорно образованного легавого застал меня буквально врасплох.

– Знаешь, Заур, – начал он, – был такой гелиопольский жрец, большой знаток истории, так вот он говорил, безусловно рассуждая цинично, а в те времена это считалось нормальным, что «если человека долго бить, он сделает все, что покажется немыслимым его потомкам».

Я молчал, прекрасно понимая, куда он клонит, ожидая, что он скажет что-нибудь еще, но он по-прежнему весь ушел в чтение журнала, как бы вообще меня не замечая. Глядя на него без стеснения в упор, так чтобы он почувствовал на себе мой пристальный взгляд, я прикидывал, насколько глубоко он изучил мое личное дело, а что он в нем копался, у меня уже не вызывало никаких сомнений.

Так в молчании прошло некоторое время, пока в кабинет не заглянул вертухай местного КПЗ.