Воровская трилогия - читать онлайн книгу. Автор: Заур Зугумов cтр.№ 106

Из корешей, оставшихся на свободе, я поддерживал постоянную связь лишь с одним Харитоном, потому что остальные близкие были в неволе. Шесть месяцев пролетели так же быстро, как на этом белом листе бумаги изложенные мною воспоминания, строки, а писал я их, видит Бог, очень долго и кропотливо. Новый, 1980 год я встретил в БУРе, в кругу братвы, а в начале того года был уже в зоне. Меня по-прежнему не выпускали на биржу из-за красной полосы в деле (склонен к побегу), но находился я в бригаде, не имевшей никакого отношения к побегушникам, так что целый день у меня проходил в жилой зоне.

Почти круглые сутки я играл в карты, а в остальное время выполнял обязанности, которые предписывал бродягам их долг. Жизнь в лагере текла своим чередом – тихо и монотонно, приближая каждого из нас к заветной свободе. По весне меня вновь упрятали в БУР, и опять на шесть месяцев, на всю катушку…

Как сейчас помню тот жаркий июльский день. Мы с Дохлым, корешем моим и сокамерником по БУРу, лежали на полу изолятора и потихоньку отходили от голодовки, которая длилась больше месяца. Еще совсем недавно силы наши были почти на исходе. От нас уже пахло ацетоном – это был первый признак того, что смерть близко. До конца ту голодовку смогли выдержать немногие, из 52 человек остались Дохлый, Баржа, Прокоп и еще трое достойных арестантов, не считая меня. Нас с Дохлым подкосила пеллагра, – видно, потому, что мы действительно были дохлые от природы, и нас с ним держали в отдельной камере, но все не переводили назад в БУР, хотя голодовку мы уже неделю как сняли.

«У них еще не кончились очередные пятнадцать суток за нарушение режима содержания в ПКТ (помещении камерного типа)» – был ответ Юзика на просьбу Полины Ивановны о том, чтобы нас, как очень больных и слабых, перевели назад в БУР. Так что уговоры этой лагерной феи в белом халате ни к чему не привели.

После того как кто-то из моих написал с зоны, что я сильно болен, почти при смерти и у меня пеллагра, моя мать, естественно обеспокоенная таким известием, написала Полине Ивановне письмо. Они стали переписываться как медики, и надо сказать, что это обстоятельство впоследствии немало помогло мне, когда дело касалось медицины. Но, отдавая дань справедливости, надо сказать, я уже, кстати, это подчеркивал, – что начальник санчасти Княж-погостского управления была добрым и отзывчивым человеком и врачом.

В общем, как бы то ни было, но в тот день мы лежали с Дохлым на полу (а пол в изоляторе был деревянный, в отличие от БУРа) в ожидании, когда у нас кончатся очередные 15 изоляторских суток, и вели неторопливую беседу. Через стенку с нами находились наши кореша.

Сразу после утренней поверки дверь в нашей камере открылась и на пороге появился ДПНК.

– Зугумов, на выход! – скомандовал он.

Я потихоньку поднялся и пошел вслед за ним. За время голодовки к какому только начальству нас не дергали, поэтому мы как бы уже смирились с частыми вызовами, но на этот раз меня почему-то провели мимо кабинетов, предназначенных для подобного рода процедур, затем мы прошли мимо кабинета врача, и, открыв впереди меня внешнюю дверь ПКТ, ДПНК вывел меня в зону.

Яркий дневной свет и блеск солнца тут же ослепил меня, и я остановился. Зажмурив глаза и скрипнув зубами, я стоял и не мог сдвинуться с места. У меня кружилась голова, и я был зол от бессилия.

Всем известно, что поскольку голод не связан с какими-либо приятными или возвышенными ощущениями, ему обычно сопутствует крайнее раздражение и угнетенность. ДПНК почему-то, как обычно, не торопил меня, он стоял поодаль, взирая со стороны на эту картину, и странно улыбался. Возможно, его смешил мой вид, подумал я, поскольку весил я тогда 48 килограммов, а изоляторская роба висела на мне как тряпье на огородном пугале. В общем, картина была впечатляющей, но для мусоров обычной и привычной. Почему же он на меня так смотрит, все никак не мог я понять.

– Ну что, Зугумов, перевел дух? – спросил он меня после некоторой паузы.

– Да, – ответил я, – вроде оклемался чуток.

– Ну добро, давай-ка пойдем потихоньку до кабинета хозяина, а там, я уверен, ты воспрянешь духом.

Он говорил загадками, но я по привычке уже давно не ждал от подобных людей ничего хорошего. Почти любое их слово нужно было воспринимать как антоним. Поэтому я молча продолжил свой путь, не задавая никаких вопросов, точно зная, что в любом случае ничего хорошего со стороны ментов меня ожидать не может.

Но на этот раз я здорово ошибся. Хотя кто его знает, ведь то хорошее, что меня ожидало, было не мусорским подарком на новоселье.

Войдя в дверь кабинета хозяина, я замер на месте как вкопанный. Когда человек изумлен, он сперва оглядывается кругом, чтобы удостовериться, что все по-прежнему стоит на своих местах, затем ощупывает самого себя, чтобы убедиться в собственном существовании.

Если бы рядом со мной разорвалась бомба, эффекта от этого было бы не больше, чем от того, что я увидел. Прямо напротив меня, под портретом непременного железного Феликса сидел хозяин. Справа от него, положив руки на дорогой кожаный портфель, который лежал на столе, покрытом казенным зеленым сукном, сидел мужчина приятной наружности в черном костюме отменного покроя. Слева от хозяина сидела шикарно одетая молодая особа. Когда она встала и выпрямилась, надменная и гордая, как львица, и повернулась ко мне лицом, я чуть не задохнулся от нахлынувших на меня чувств: передо мною стояла Валерия во всей своей женской красе. Золотой обруч сдерживал ее густые черные волосы. Высокий лоб был благородно очерчен. Ласковый, но холодный и, пожалуй, испытующий взгляд больших и умных зеленых глаз смягчила в тот момент тихая, неопределенная улыбка, придававшая ее спокойному лицу теплоту и приветливость. Тонко очерченные брови взлетели над двумя изумрудами, которые увлажнились слезами, губы ее дрожали. Никогда мне не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь представлял такое сходство с Мадонной, которую чтут католики.

– Здравствуй, дорогой, – сказала она сквозь хлынувшие из ее глаз, как из двух ручьев, слезы и, не выдержав напряжения, бросилась ко мне как молодая пантера, сжав меня в своих нежных объятиях.

Я стоял молча, нежно обняв ее, и боялся испачкать шикарный туалет карцерной пылью. Закрыв глаза, я не смел даже вздохнуть, еще не совсем веря во все происходящее.

Мы смотрим на звезду по двум причинам: потому что она излучает свет и потому что она непостижима. Но возле нас есть еще более нежное сияние и еще более великая тайна – Женщина! Больше всего я боялся расчувствоваться в присутствии легавых, когда после первой волны, захлестнувшей нас, Валерия, отпустив меня, повернулась в сторону хозяина и нежно позвала:

– Заурчик, иди сюда, поздоровайся с папой!

Тут только, из-за ее плеча, я увидел свою точную копию, только намного более нежную и красивую.

Он сидел на стуле возле стены, справа от меня, ни на кого не обращая никакого внимания, и по-детски непринужденно листал какую-то книжку с картинками. Сомнений быть не могло, – это был наш с Валерией сын!