Из блокнота в винных пятнах (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Чарльз Буковски cтр.№ 64

После «Муссо» мы просто отправимся ко мне и еще немного попьем, вероятно – опять красное вино, и покурим биди «Шер» из Индии. Я буду говорить, а он слушать, а потом послушаю я, а он поговорит. Посмеемся хорошенько, а потом будет уже ночь. Если ему не захочется пописать стихов, пожечь их и пустить поплавать по Бухте Л.-А.

В любом городе хороший вкус и здравый смысл – не столько то, что видишь и делаешь, сколько то, чего не видишь и не делаешь. То, что вне нас, едва ли важно так же, как то, что у нас внутри, хотя надо признать – еще мы должны жить и с тем, что вне нас. Ли Бо это бы понимал, а потому медленно запивать ночь вином для нас обоих было б самым прекрасным. О да, да, да.

Чем дольше человек мертв, тем больше склонны мы искажать его сильные и слабые стороны: он не откликается, а потому судим мы смело. И вот Паунда жуют уже какое-то время, а в кильватере его остались паундовские школы и школяры, и вот эти ученые лучше оборудованы, чтоб рассказывать вам об Э. П., чем я. Я могу рассказать только, что сам ощущаю и чувствую с той точки зрения, которой может недоставать должной глубины. Спустив почти всю свою жизнь обычным разнорабочим, лучше всего я изучил примерно только самого себя. В общем, поехали…

Перво-наперво давайте скажу, что по крайней мере одна школа, которую оставил за собой Паунд, действительно определила прогресс некой части нашего стихоплетства, только ей лучше удавались стервозный снобизм и мелкая клановость, нежели сколько-нибудь долговечный памятник трудов. А ведь Эз среди прочего настаивал: «Выполняйте свою РАБОТУ!» Эти же ребятки больше болтали о том, какой должна быть поэзия, да писали критические статьи о том, какова она должна быть. Что и пожирало почти все их время и наконец пожрало их самих. Может, оно того стоит – тщательней относиться к тропе и пути Слова, если теории эти не приводят к запору и запретам. Множество подобных кровосмесительных сентенций, меленьких карусельных словофразочек о том, Что есть Что, а Что Не Есть, – по большей части просто инцестуозная херня каких-то не-вполне умных людей. Паунда можно винить за что-то, но только не за то, что оставил… вот это… по себе.

Ну? И? На пиках десятилетнего пьянства, когда я не писал почти совсем ничего, почти ничего не читал и обильно голодал, у меня была шуточка, не сильно дежурная, с одной дамой. Можно сказать, дамой уличной, и я с нею пару лет сожительствовал. Я заходил в нашу комнату после одной довольно длинной прогулки пешком из библиотеки в центре – а у меня с собой опять такая большая тяжелая книжища, и дама всегда меня спрашивала:

– Ты опять эту чертову книжку притащил? – А я отвечал:

– Да, детка, это Cantos. – И ответ у нее всегда был один и тот же:

– Но ты ж никогда ее не читаешь!

Видимо, это многое объясняло. Но я был способен прочесть некоторые части «Песен», и хоть не всегда был уверен, что именно читаю, приходилось восхищаться, как некоторым манером он заставлял строки скакать по странице высоким и утонченным штилем. Паунд для поэзии был тем же, чем Хемингуэй для прозы: оба умели разжечь и восхитить, когда такого было вообще не очень много. Кое-кто из нас может их принижать, но едва ли возможно о них не разговаривать. Паунд оставил свою вмятину. А среди прочего лучшим у него было то, что он подогнал новую кровь, новые войска журналу, тогда называвшемуся «Поэзия: Журнал стихов». И разумеется, написал не только «Песни».

Были ли Паунд антисемитом или фашистом, имел ли право быть тем или другим, – это иная полемика. Те его речи по радио, что я читал, звучали скорее имбецильной белибердой школьника, считающего себя шибко умным, – скорее так, чем нескладухами безумца. Кроме того, у многих творческих умов имеется естественная тяга заглянуть и на другую сторону. И желанье постоять иногда на этой иной стороне просто смеху ради. Потому что первая сторона тут уже так долго, она такая неизменная и, похоже, уже поизносилась. Селина, Гамсуна, других временами на этом ловили. И не простили за это. В попытке зайти за грань Добра и Зла (если таковые существуют) равновесие иногда колеблется, и человек отходит ко Злу (при условии, что оно есть), поскольку оно видится интереснее – особенно если твои же соотечественники просто-напросто блаженно принимают следование тому, что, как им говорят, есть Добро (ни разу в этом не усомнившись). В общем и целом у разумных людей существует тенденция не верить в то, во что верят массы, и в большинстве случаев они из-за этого оказываются у самого яблочка; в другие разы им опаляет жопу, особенно на политической арене, где победители диктуют, какая сторона права.

Паунда обожгло, и чтобы спасти жопу его души, мы поместили его к психам и сказали, что он ничего не мог с собой поделать. Да, если б фашисты, нацисты победили, думаю, Паунд одним из первых обратился бы против них, и к черту цену. Он просто спутался с Проигравшим, а Проигравший никогда еще не выигрывал Трибунал по Военным Преступлениям.

Кроме того, в Америке после окончания Второй мировой так называемая интеллигенция, университеты склонились Влево (особенно гигантским всплеском после 1931–1947 годов). А для художника клониться Влево, даже Крайне Влево не только считается простительным, но и расценивается как высокая форма творческой отваги.

Паунд не вписывался в их рамку духовной картины.

Так что же остается нам? Послушники Паунда заявляют, что всю его работу нужно рассматривать как таковую, а мелкие политические чудачества – отставлять в сторону. Не-творцы утверждают, что судить надо человека целиком. (Что означает – судить по их стандартам. Если я прав, значит, ты – нет. Правильно?)

Формирует ли историю Человека (включая Женщин) некая возможная крайняя внутренняя доброта Человека – или же самоутверждающиеся Алчность и Тяга к Власти? Или их смесь? Не знаю. Я из тех позорников, у кого нет политики. Я не понимаю ни столько, ни полстолько.

Про Паунда же я знаю то, что смог прочесть из его трудов. Думаю, как у художника у него отличное ощущение Слова – куда его поставить и как. Да еще как поставить, еще как. Кроме того, он был ловкач и часто хихикал в ладошку, как нас разводит. Я чувствовал, что он отлично понимает, сколько в его писанине надувательства и мошенничества, однако изящный штиль, с которым он нас дурачил, сам по себе – еще одна форма искусства.

Не Ницше ли, будучи спрошенным о Поэтах, ответил: «А поэты слишком много лгут».

Паунд усовершенствовал Ложь: он поместил ее в контекст высокого и запутанного развлечения. Иногда и сам толком не понимая. Его иногда великая писанина могла кого-то возвысить – а порой была просто снулой рыбой.

Немногим удается бежать по четкой прямой. Если в худшем своем виде Паунд – Предельная Липа, то кем вы его замените? Робертом Лоуэллом?

Поэты, конечно, не одни в нашем мире страдают, они просто больше об этом говорят. А критики, друг мой, критики – что за тухлые это омары. Простите мне это высказывание, я больше ничего не знаю в своем убожестве. По сути же могу сказать только: Эзра, да.