Дикий барин - читать онлайн книгу. Автор: Джон Шемякин cтр.№ 13

Пчеловодство отличается от тупого разведения пчел на мед, воск и яд сочетанием наблюдения, контроля, репрессий и регулярного изъятия. Как только человек получил возможность комфортного стопроцентного присмотра за пчелами, как только человек установил за пчелами тотальный контроль, мед потек рекой.

Вслух я сказал кузену, что пребываю в восторге. Такая славная традиция у нас! Пчелы, холмы, ветер с моря, медвяный гул.

Липкими руками схватил себя за волосы и хохотал от внезапного осознания счастья.

Столетие Первой мировой начинает постепенно овладевать моим сознанием.

Проехал мимо здания Главпочтамта, вспомнил, что дед, вербуясь в стрелки полка герцога Аргайла, радовался, что сможет прислать своей молодой жене телеграмму из Франции. Он ее прислал: «Мерзнут ноги носки». Он был романтик, но мерзнут ноги, носки!

Через полторы недели его траванут газом, и он все будет рассказывать в госпитале, что немцы делают газ из обычной горчицы и что мы тоже можем так же делать. В себя так и не пришел до конца, хотя прожил после своей войны, на которой пробыл полгода, еще сорок лет кашля, язв и загулов в ноябре.

Второй мой дед и участник Первой мировой, не верил, что его повезут на поезде, потому что поезда – они ведь для тех, кто платит. А бесплатно зачем его возить? Поэтому, наверное, его никуда не повезут, а он пойдет до Германии бесплатно и пешком. Учительница показала ему, где Германия, а где его село Пиченгуши (примерно, конечно, – карта была с полушариями, без размена на Пиченгуши). Прадед был парень смышленый и понял, что воевать ему совсем не придется. Пока он дотопает себе до Германии…

Но добрые хозяева поездов бесплатно подбросили деда до мест его будущей славы. А потом другие добродушные хозяева поездов даже повозили его по Германии. В лагере для военнопленных дед понравился ожидавшим его прибытия соотечественникам, сообщив, что тут, в Саксонии, сосны такие же, как в Пиченгушах, только шишки падают строго вниз и лежат ровно, а в Пиченгушах скатываются и лежат кучами.

Обоим участникам войны был двадцать один год. Один так и не стал футболистом, а стал глухим бухгалтером. Второй стал главным архитектором миллионного города и построил на месте кладбища городской цирк.

Сто лет назад – в этот самый день – третьего моего деда ранили в Бельгии. Под Ипром.

На собрании всех остальных увечных Гиллиландов дед особенно упирал на то, что ранили его «недалеко от дома» – всего-то в ста тридцати восьми милях от Лондона. В этом обстоятельстве дед видел какой-то особый оттенок. Остальных-то перекалечило черт-те где. Кого в Африке, кого в Бирме. А его «на пороге».

Когда дед вернулся в строй, его бросили на рытье подземных галерей под немецкие позиции. В галереях дед таскал взрывчатку и переживал.

Натаскали взрывчатки дед и подобные ему пареньки 500 000 кг. Рвануло под немцами так, что неподалеку, в Лондоне, тряхнуло на Даунинг-стрит. Город-побратим Ипра – Семипалатинск.

А рвануло не все. Последний раз взорвались остатки взрывчатого добра в 1955 году. Еще одна яма на 300 кг, говорят, ждет своего часа.

Брат деда остался в Бельгии навсегда. Как и еще четырнадцать Гиллиландов.

Прадед моей жены, мобилизованный русским командованием Степан Бойко-Жиленко, решил перейти на сторону противника и пополз сдаваться австрийцам в плен. В разгар русского наступления на Лемберг.

Потом его как-то озарило. И он совершил интеллектуальный прорыв, вложив в него не только всю мощь интеллекта своего и своих предков, но и потенциал всех своих потомков до седьмого колена.

Он переоделся в австрийскую форму, позаимствованную у убитого, и сдался в плен. Русским. Отмахав за ночь верст двадцать вдоль линии фронта.

Оказался одним из первых среди тысяч вражеских бойцов, добровольно перешедших в стан войска православного.

Потом явление это стало массовым, но Степан Жиленко уже был в Пензе.

Мое отношение к танцам определено традициями моей семьи.

Как известно многим, Гиллиланды не занимаются сексом стоя или под музыку, опасаясь, что все это может перейти, не дай боже, в танец. Раньше, конечно, всяко бывало, но церкви стали строже, и пришлось нам принять окончательное решение.

Я люблю плясать. Одиноко. Хищно, как это мне свойственно, и размашисто, как это свойственно и мне, и округе, в которой я сейчас испытываю счастье в разных доступных видах.

Многие люди, знающие меня, что называется, лично, всякий раз уверенно предполагают, что мой сметающий бастионы жизненный пыл и огонь в поступках достались мне по наследству от моих дальневосточных предков. А моя некоторая жизненная сметка и баснословная экономность в проявлении истинных чувств – они от шотландцев.

Все же наоборот! Мой родитель, например, во время обучения на военно-морского моряка, на «кабинетных учениях» так удачно командовал своим условным корветом, что около часа успешно маневрировал и палил из всех орудий, находясь уже не просто на суше, а в семи морских милях от линии прибоя. Зная характер родителя моего, можно предположить, что при этом он еще мысленно вешал гроздьями несимпатичных ему лично членов экипажа и выбросил за борт корабельного священника.

Еду в аэропорт для встречи ирландской составляющей моей крошечной семьи.

Восемь человек прилетает. Не замечу даже. А с учетом завтрашнего праздника – и забуду скоро.

В чем прелесть ирландской родни: никого больше приглашать не нужно. Все поют, пляшут, устраивают соревнования, сами себе полиция, сами пожарные, сами сбегают и принесут, а потом прибегут другие ирландцы, и тут точно пожарные понадобятся.

Я назначил себя семейным медиком. Заодно и судебным экспертом себя назначил. Разница для нашей семьи неуловима. И тратиться особо не нужно.

Сестра вон картошку везет – семь кило. Особую картошку, из огорода бабушки, которую звали Дженни Тодд. Эта наша общая в каком-то смысле бабушка прославилась тем, что сорок девять лет каждую неделю приходила на железнодорожный вокзал в Глазго, чтобы убежать из дома своего постылого. Начала двадцатилетней, а завязала с этим делом, когда вокзал снесли: на новый ей было неудобно ездить. В перерывах между попытками еженедельного побега бабушка умудрилась нарожать восемь детей и похоронить трех мужей. Так что, думаю, семейная легенда немного врет и несколько недель бабушка Тодд на вокзал все же не являлась.

Вот племенную картошку этой бабушки сестра мне и везет. Мне осталось только вскрыть пять-шесть банок фасоли и метнуть их на стол. Ну, может, вилок еще. Основная трата – алкоголь. Но на это есть другие гости. Во мне часто просыпается в последнее время папенька мой. А кто жаднее самого жадного немца? Щедрый шотландец! Поэтому собой доволен.