Шаг за край - читать онлайн книгу. Автор: Тина Сескис cтр.№ 68

Вечность требуется мне на ответ, в сознании все перемешалось, даже не знаю, что сказать.

— Я просто не знаю. Столько всякого произошло, слишком рано еще думать об этом. Бедняга Робби только умер. — Мои глаза опять наполнились слезами. Делаю усилие, чтобы продолжить. — Да и, в любом случае, все так запутано: у меня новое имя, работа, суд, который предстоит пройти, новые друзья… я теперь другой человек. — Замечаю, какой болью отдаются мои слова в его глазах, видеть это мучительно. Я замолкаю.

По–прежнему не в силах сообразить, что еще сказать, а потому в конце концов говорю то, о чем на самом деле думаю, то, что хотела сказать ему с тех самых пор, как впервые увидела его вновь, сидящим в одиночестве в полицейском участке.

— Бен, я по–прежнему люблю тебя, никогда не переставала тебя любить, просто я не знаю, сможем ли мы начать все сначала после того, что произошло. Что бы ты ни говорил, а кто–то другой теперь мертв, возможно, из–за меня, а люди его обожали. Мне предстоит стать той, на кого обратится ненависть общества. Не знаю, как сумею справиться с этим. Не знаю, как сумею справиться с еще одной виной.

— Станешь ли ты, по крайней мере, стараться? — спрашивает он, и вопреки самой себе я вдруг киваю, и на этот раз слезы в моих глазах — едва ли не слезы счастья.

Во вторник утром после моего освобождения под залог Бен везет меня на квартиру в Шепердз — Буш, чтоб я собрала свои вещи. Соображаю, что до сих пор словом не перекинулась с Ангел, с того самого вечера пятницы, как раз перед тем, как в сопровождении Роберто Монтейро покинула «Граучо». Нервничаю, не зная, как она поведет себя со мной, особенно после того, как я назвала в полиции ее имя, сообщила, что это ее наркотиками и воспользовался Робби. В квартире тихо, я полагаю, Ангел еще домой с работы не пришла, но, пока я замираю в нерешительности в прихожей, дверь ее спальни открывается и она выходит — волосы в золотистом беспорядке, пушистый домашний халат, как всегда, белее белого.

— Кэт, детка, что стряслось, скажи на милость? — говорит она, подходит и обнимает меня с такой нежностью, что я думаю, может, полиция еще и не успела с ней связаться. — Что ж ты, мать твою, мне не позвонила?

Похоже, она только что заметила, что я не одна, а потому улыбается, протягивает руку и говорит:

— Здрасьте, я Ангел.

— Ангел, это мой муж, Бен, — говорю я в ответ, она же визжит, и слова потоком несутся из ее рта:

— Господи, Кэт, давай ты не будешь заваливать меня всякой хренью, а? Сначала тебя арестовали за убийство, и не за какое–нибудь убийство, а, на минуточку, игрока «Челси», потом ты науськиваешь на меня полицию, а теперь сообщаешь мне, что ты замужем. Что, черт возьми, еще?

— Меня зовут не Кэт, а Эмили, — сообщаю я Ангел и в этот момент принимаю для себя решение: поставить крест на моей новой жизни и вернуться в свою старую.

Стою, положив руку на Библию, и хотя больше я не верующая, но так или иначе в суматохе согласилась дать клятву, так что обещаю Всемогущему Богу говорить всю правду и ничего, кроме правды, причем упоминание Бога вызывает чувство неловкости. Впрочем, в данное время я вовсе не против говорить правду, знаю, что ложь мне ничем не поможет. Зал суда, современное, не давящее официальностью помещение, больше похож на школьный актовый зал и совсем не напоминает те судебные палаты, в каких я раньше бывала, но и он наводнен репортерами. Одно только поддерживает меня и помогает не рухнуть на колени: бросаю взгляд наискосок и неизменно вижу, как мой муж ободряюще улыбается мне. На мне плотно сидящий темно–синий жакет и кремовая юбка, волосы аккуратно зачесаны назад. Мой адвокат советовал мне непременно выглядеть серьезной и кающейся. Это легко: я просто привела свою внешность в соответствие с тем, что чувствую внутри.

— Кэтрин Эмили Браун, настоящим вы обвиняетесь в обладании наркотиками класса «А», каковые обнаружены в Лондоне, в квартире дома восемьдесят семь по Мерилебон — Хай–стрит, в 6 часов 45 минут утра восьмого мая две тысячи одиннадцатого года. Каково ваше признание?

— Виновна, — говорю, и это единственное слово громким эхом прокатывается по залу, отчего я чувствую себя ошалелой и беспричинно радостной одновременно.

Судья, выдержав паузу, принимается пространно рассуждать о вреде наркотиков, а у меня никак не может уложиться в сознании, что это я, Эмили Коулман, когда–то уважаемый адвокат, шагнула за край, установленный правосудием, оказалась здесь, на скамье подсудимых, и выслушиваю нотации о своей преступной деятельности с использованием запрещенных законом веществ… однако, к счастью, не об убийстве. Вот он, самый последний эпизод моей жизни за минувший год с небольшим, о котором мне трудно рассказать вкратце, начиная с тех самых пор, как ужасная гибель моего драгоценного сына вызвала целую череду невероятных событий, уведших меня от себя самой, но теперь, похоже, завершающих полный круг и возвращающих меня к тому, кто я есть на самом деле — Эмили, жена Бена, мать Дэниела (умершего), мать безымянного ребенка (выкидыш). Как ни стараюсь, никак не могу сосредоточиться на том, что говорит судья: сознание не знает покоя, то уносится обратно к проезжей части улицы в Чарлтоне, то витает над ложем смерти в Мерилебоне, то возвращается в наполненную гибельным роком церковь, где я произношу несчастные слова последнего прощания с моим мальчиком… так что, когда слышу, как волна вздохов прокатывается по галерее для публики, то я не понимаю, что произошло, но предвижу нечто, должно быть, плохое, и, только когда позже Бен рассказал мне, я выяснила, что все, к чему меня приговорили, это штраф, жалкий штраф в 180 фунтов стерлингов, — и все закончено.

Три года спустя

Я сижу на скамье в утопающей в цветах церкви, и аромат напоминает запахи летних лугов давно минувших лет, когда я еще была маленькой девочкой. Церковь великолепна, с парящим в выси витражом; увы, яркость его красок вызывает в моей памяти Дэниела, смятой игрушкой лежащего в своем синем пуховичке, всего в крови, так что я стараюсь не смотреть на переплеты цветного стекла. Аналой в золоте, в форме орла, и орел, стоящий прямо, и его маленькие толстые лапы напоминают мне стоящего на маленьких ножках Дэниеля, только лицо у орла неприятное, клювастое, и на это я тоже не могу смотреть. Мне все еще трудно бывать в церкви — с самых похорон.

На мне черное шелковое платье моих агентстских времен, я смущена тем, что пришла одна, это первая свадьба, на которую я попала с тех пор, как развелась. Может быть, мне все–таки следовало бы согласиться стать старшей, замужней, подружкой невесты, но я чувствую себя слишком старой, слишком старомодной, слишком согбенной жизнью, чтобы не понимать, что эта роль не по мне, — и невеста, похоже, не возражает. Я то и дело оборачиваюсь, смотрю в конец прохода, выглядывая, не идет ли она, но она — на модный лад — опаздывает, как обычно. Ловлю взгляд старого приятеля Ангел, Дэйна, которого трудно не заметить: крупный, в нарочито ярком голубом костюме и с малиновой бутоньеркой, бритая голова отсвечивает черным, — и он тоже заставляет меня думать о Дэниеле. Слегка машу Дэйну рукой, он узнает меня и после первоначального шока машет в ответ и театрально шлет мне воздушный поцелуй. Мать Ангел, Рут, сидит передо мной в переливающемся красном платье, цвет крови, которая неистово бурлит в ее жилах, — вид у нее такой же сногсшибательный, как и всегда.