Любовники смерти - читать онлайн книгу. Автор: Джон Коннолли cтр.№ 7

Джимми брал меня за руку и пожимал, чересчур крепко, испытывая свою силу. Я приучился не реагировать в таких случаях, потому что, если я вздрагивал, Джимми говорил: «Ага, ему еще есть над чем работать», – и в притворном разочаровании качал головой. Но если я, не моргнув глазом, изо всех сил сжимал руку в ответ, он улыбался и совал мне доллар с предупреждением: «Только не пропей его весь».

И я не пропивал его весь. Фактически пока мне не исполнилось пятнадцать, на выпивку я не тратил ничего. Я покупал конфеты и смешные книжки или откладывал деньги на летние каникулы в Мэне, когда мы останавливались с моим дедом в Скарборо, откуда меня возили в Олд-Орчард-Бич и позволяли разгуляться на аттракционах. Но когда я стал постарше, спиртное стало более привлекательным вариантом. Фил, брат Кэрри Готтлиб, работавший на железной дороге и считавшийся немного туповатым, был известен тем, что покупал пиво несовершеннолетним, забирая себе одну бутылку из шести купленных. Однажды я и двое моих друзей скинулись на упаковку из шести бутылок PBR, и Фил купил их для нас. Вечером мы пошли в лес и выпили там бо́льшую часть. Вкус мне понравился меньше, чем трепет удовольствия сразу от нарушения закона и домашних запретов, так как отец дал мне недвусмысленно понять, что без его разрешения не должно быть никаких выпивок. Как все молодые люди в мире, я соблюдал этот и другие запреты только в тех делах, о которых отец знал, поскольку если он не знал о них, они его не касались.

К несчастью, я принес одну из тех бутылок домой и запрятал подальше в чулан, чтобы употребить потом, где ее и нашла моя мать. За это я получил подзатыльник и домашний арест, плюс меня вынудили дать обет бедности не меньше чем на месяц. В тот день, а это было воскресенье, к нам зашел Джимми Галлахер. У него был день рождения, и они с моим отцом собирались загулять в городе, как всегда делали, когда один из них отмечал еще один год, в который его не застрелили, не закололи, не избили в месиво и не задавили машиной. Он насмешливо мне улыбнулся, держа доллар между указательным и средним пальцами правой руки.

– Столько лет я повторял, а ты не слушал.

И я угрюмо ответил:

– Я слушал. Я не все пропил.

Даже отец не смог удержаться от смеха.

Но Джимми все-таки не дал мне доллар и после этого никогда не давал денег. У него не было такой возможности. Через шесть месяцев отец умер, и Джимми Галлахер больше не приходил к нам с долларовой бумажкой в руке.

После убийства моего отца допрашивали, поскольку он признал свою причастность, как только столкнулся с полицией. К нему отнеслись с сочувствием и попытались понять, что же произошло, чтобы можно было смягчить наказание. Потом его передали в оранджтаунский полицейский департамент, так как убийство произошло на их территории. Кроме того, был привлечен департамент внутренних расследований, а также следователь из службы Роклендского окружного прокурора, сам бывший нью-йоркский коп, знавший, как делаются такие дела, и который мог бы пригладить перышки местным парням, прежде чем начнется расследование.

Отец позвонил моей матери вскоре после того, как его взяли, и сказал ей, что совершил. Потом из вежливости ей позвонила парочка местных копов. Один из них был племянником Джимми Галлахера, работавшим в Оранджтауне. Этим же вечером, до своего выхода на дежурство, он приходил к нам в штатском и сидел с матерью на кухне. У него на ремне был пистолет. Они с матерью делали вид, что это был просто случайный визит, но он задержался слишком надолго для обычного визита, и я видел напряжение на лице матери, когда она подавала ему кофе и кекс, к которым он едва притронулся. Теперь, когда он снова пришел к нам, на этот раз в форме, я понял, что его прежний визит был как-то связан с убийством, но еще не знал как.

Племянник Джимми подтвердил ей все случившееся – или якобы случившееся – на пустыре неподалеку от нашего дома, никак не упомянув о том, что уже второй раз за вечер приходит в этот дом. Она хотела повидаться с мужем, оказать поддержку, но он сказал ей, что в этом нет никакой надобности. Еще некоторое время будет продолжаться допрос, а потом ее мужа, вероятно, отстранят от службы с сохранением жалованья до окончания расследования. Скоро он будет дома, пообещал он. Сидите тихо. Присматривайте за пацаном. Ничего ему пока не говорите. Это, конечно, ваше дело, но, вы понимаете, может быть, лучше подождать, пока мы узнаем больше…

Я слышал, как она плакала после звонка отца, и подошел к ней. В пижаме я встал перед матерью и спросил ее:

– Что случилось? В чем дело, мама?

Она посмотрела на меня, и какое-то время я был уверен, что мама не узнает меня. Она была встревожена и потрясена. Содеянное моим отцом заморозило ее реакции, и я казался ей чужим. Только этим можно было объяснить холод в ее взгляде, отчужденность между нами, словно воздух замерз и затвердел, отрезав нас друг от друга. Я раньше видел это выражение на ее лице, но только в самые страшные моменты, когда совершал что-то такое ужасное, от чего она теряла дар речи: когда украл деньги из кухонного фонда или когда при неудачной попытке сделать бобслей для моего солдатика, разбил тарелку, завещанную ей прабабушкой.

Мне показалось, что в ее глазах был упрек.

– Мама? – снова спросил я уже неуверенно, испуганно. – Что-то с папой? С ним все в порядке?

И она нашла в себе силы кивнуть, а когда заговорила, то так закусила нижнюю губу, что я увидел кровь на белой коже.

– С ним все в порядке. Была стрельба.

– Он ранен?

– Нет, но некоторые… Некоторые скончались. Говорят, из-за твоего отца.

– Папа их застрелил?

Но она не ответила, а только сказала:

– Иди спать. Пожалуйста.

И я ушел, но не мог уснуть. Мой отец, человек, который с трудом заставлял себя дать мне подзатыльник, вытащил револьвер и кого-то убил. Я был уверен, что так и было.

И гадал, не попал ли отец в беду из-за этого.

В конце концов, его отпустили. Два болвана из департамента внутренних расследований проводили его домой и уселись на улице читать газеты. Я смотрел на них из окна. Мой отец выглядел старым и подавленным, когда шел по садовой дорожке. Он был небрит. А когда взглянул на окно, то, увидев меня, помахал мне рукой и попытался улыбнуться. Я помахал в ответ, но не улыбнулся, а потом вышел из комнаты.

Отец крепко обнимал мою мать, а она плакала у него на груди, и я слышал, как он сказал:

– Он сказал нам, что это могли быть они.

Я замер на лестнице, затаив дыхание.

– Но как такое могло быть? – спросила мать. – Как это могли оказаться те же самые люди?

– Не знаю, но это было так. Я видел их. И слышал, что они говорили.

Мать снова заплакала, но ее тон изменился: теперь это был тонкий стон, как будто кого-то разрывают на части. Как будто в ней прорвало плотину, и все, что она таила, теперь выливалось через промоину, вымывая жизнь, которая в ней была раньше, превращаясь в поток горя и ожесточения. Позже я думал, сумела ли она предотвратить все случившееся потом, если бы тогда ей удалось взять себя в руки, но она была так захвачена своим горем, что не могла увидеть, что, убив тех двоих подростков, ее муж разрушил нечто критически важное для своего собственного дальнейшего существования. Он убил двух безоружных подростков и, что бы ни говорил ей, сам не знал точно зачем; или же он не видел возможности жить дальше, если все, что сказал ей, было правдой. Он устал, как еще никогда не уставал. Ему хотелось спать. Хотелось уснуть и никогда не просыпаться.