Двор чудес - читать онлайн книгу. Автор: Кира Сапгир cтр.№ 19

Эхо стихов Стаса раскатывалось с курьерской скоростью. Сегодня он читал на Большой Бронной, а завтра его стихи, глядишь, уже повторяют на Невском.

Красовицкий как будто предчувствовал скоротечность своего взлета. Шла духовная работа на износ, самосжигание. Вот уже под напором страшного духовного напряжения распадается, крошится остов его художественной системы. А затем «форточка в мир, где пространства, быть может, немного побольше, чем в вашей душе» – эта «форточка» в удивительный мир – закрылась.

В конце 60-х в эту исключительную поэтическую судьбу вторглась старая, как мир, история: Красовицким в расцвете поэтической силы… «завладел Христос».

Благочестивый сценарий прошел по «заданному» курсу: «озарение», переворот, отвержение «ветхого Адама» – все это «в воспитательных целях». Поэту, чье место на книжной полке подле Хлебникова сегодня остается пустым, тогда открылась иная философская система координат. По этой схеме противостоят друг другу два начала: бездуховная горизонталь, наполненная суетой, иллюзиями, игрой воображения. Туда отвесно падает «вертикаль» благодати – солнечный луч, выжигающий все лишнее, постороннее. Вертикаль позволяет «падение вверх». Пересечение двух координат в профиль дает Крест.

Подобное же построение – пересечение вертикали Благодати с плоскостью Бремени – укладывается в экзистенциальную вселенскость грандиозной мыслительницы ХХ века Симоны Вейль. Вейль распяла на Кресте свою жизнь. Красовицкий поставил Крест на своем Даре.

«…И посетил его соблазн. И представились ему собственные стихи грехом, порчей, наносящей непоправимый вред душе человека, – «прелестью». Поэзия увиделась ему сферой Сатаны, стремящегося заместить, сместить Творца».

Поддавшись «Божескому искусу», свой дар он отныне нес как грех – выдавливал из себя по капле Поэта.

…Такова Божья уловка. Вот та Высшая Сделка, которой соблазнил его Верховный Продавец.

Бог не прощает совершенства без Него. На то Он и Творец.

В великой литературе трагические сюжеты повторяются. Красовицкий сжег свой дар и тем самым осуществил искупление – таков традиционный покаянный мифоритуал, который в русской культуре установил Гоголь.

Совершив «очищающее» аутодафе, отрекшись от самого себя, Красовицкий затем и вовсе… решил запретить свою поэзию. Отказался от перепечаток. Пытался конфисковывать свои стихи, где бы их не находил. Подобно Кафке, требовал от знакомых, у которых хранились списки, их уничтожить. Многие наотрез отказались. Но многое погибло безвозвратно.

Перейдя к «творчеству жизни», Стас облачился в священнические одежды, стал отцом Стефанием, и теперь служит в дальнем карельском приходе.

Самоиссушение дара сказалось даже внешне. На его лбу отныне странное утолщение – не то третий глаз, не то несводимое клеймо раба – Раба Божия.

Разрыв с самим собой совсем его не огорчает. Он получил в удел белотелую мадонну, которая дала ему детей. Он даже пишет стихи, но они уже вреда никому не принесут.

Есть два Красовицких.

Первый – носитель мощного «вертикального» мифа о непокорном борце, который уничтожает свои стихи во имя «вертикали» Истины. Это миф, созданный им самим.

И есть другой – «горизонтальный» Красовицкий. Он – порождение неуправляемой стихии, чье имя Самиздат. Оттуда, из Самиздата, Красовицкий изо всех сил годами пытается выдавить, изъять подчистую свои стихи. А Самиздат сопротивляется и мстит. В машинописных списках (а сегодня – в блогах и на интернет-сайтах) его стихи гуляют, не подчиняясь указу, сплошь и рядом искаженные, перевранные, с перепутанными строками. Попадаются даже «самозванцы»: под чужим именем где-то оказываются напечатаны стихи Красовицкого, а чужие, более слабые, наоборот, приписываются ему… Поэт негодует, открещивается, требует искоренения из альманахов и антологий – все напрасно. Благодаря самиздатской вольнице его стихи живут-поживают собственной беззаконной жизнью – такой же, как сам Самиздат.

Ему, Самиздату, никто не указ – как и поэзии вообще.

И понял я,

что жизнь моя мала.

Что главное для жизни —

ЗЕРКАЛА,

чтоб видеть самого себя дотла.

Чтобы ничто вам руку не держало.

Чтоб ваш же воротник

принадлежал вам.

Чтоб были вы друзьям своим видны.

Чтоб ваш двойник

не вышел из стены.

P.S.

Открыв текст для окончательной правки, подле своего заголовка, я обнаружила фразу:

Поэзия – приобщеник святости.

Я была потрясена: фраза появилась неизвестно откуда, была набрана другим шрифтом, притом с «фонетической» опечаткой. Клянусь, я ее не писала даже во сне – она ведь диаметрально противоположна моим воззрениям на искусство!

…Когда бы я ни открывала файл, фраза перемещалась, то влево, то вправо, явно стремясь бесцеремонно оттеснить, а то и нахально вытеснить мой заголовок «Человек, продавший душу Богу». В конце концов, я покорилась: воспроизвела пометку, сохранив даже опечатку.

С Верховным Цензором не поспоришь!

Она любит голубоглазых кошек.

Она любит псов сероглазых.

Она с виду нищенка и герцогиня:

Носит деревенские косынки и длинные юбки,

Любит синие и зеленые туфли,

Золоту серебро предпочитает.

По паспорту она – Аида.

По святцам – Любовь.

По созвездию Лев.

По призванию – Свидетель:

В темной хате на склоне дня

Мысль шальная меня посещает:

Мой Господь так меня отличает,

Что в свидетели выбрал меня…

Разговоры ее не похожи на будничные,

Жесты сдержанны,

речи насмешливы,

язык как бритва,

нрав скандальный.

У нее узкие локти прижаты к узкому туловищу, как у строгой деревянной пермской святой.

Глаза сверкают, как осколки синего стекла,

Лицо острое

На щеке ямка.

На лбу челка.

Профиль Данте

Усмешка Вольтера.

По ее стихам можно гадать на суженого – у каждой страницы книги загибать уголки:

…от угла и до угла

жизнь сновала, как игла.

Что таилось за углом,

то написано углем

за другим углом – мелком

то, что виделось мельком.

* * *

– Я – женщина деревенская, – представляется при первом же знакомстве Аида Моисеевна Топешкина (в дальнейшем Осипова, Балтрукевич, Хмелева, Сычева). – Моя родина село Кукуево.