Джокер старого сыскаря - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Шурупов cтр.№ 43

– Во-он оно что… – Кнут горько улыбнулся. – Тогда ясно… Дай-ка, Кузьмич, ещё цигарку… Так ты всё ещё в следаках ходишь? Был слух, будто тебя на заслуженный проводили… Братва вздохнула маленько. Ты хоть и в уважении, да больно цепкий, как…

– Как репей, чего уж там, – рассмеялся Тимофей Кузьмич. – Знаю я вашего брата. А слух верный: пенсионер я, понимаешь, на заслуженном отдыхе. Правда, на досуге помогаю друзьям, а так на рыбалке да в огороде в основном. Ну, это ладно. Ты ведь хотел рассказать чего-то.

– Расскажу, Кузьмич, расскажу. Мне терять теперь нечего… Только и ты обещай, что твои кореша оформят явку с повинной. Пацана жалко, опять без отца… Я ведь планировал получить свой куш за стариковские иконы да свалить с семьёй куда подальше, где никто меня не знал бы. Никто! Шоферить могу, плотничать на зоне научился… Без куска хлеба не остался бы. Так ведь кинули сучары! Эти, Валет с Катькой… Больше-то Катька виновата, конечно. Лапушка, распротуды её в качель! Первое время нормально платила, а в этот раз и половины обещанного не дала. – Кнут глубоко затянулся сигаретой. – В то воскресенье я их случайно встретил в Сосновке, пассажир из города был дотуда. Ну и высказал, конечно, всё, что думал… Вот и получил! Они, похоже, испугались, что я их заложу мусорам. Но я-то ведь не падла, Кузьмич, ты меня знаешь. Отдай моё – и никакой предъявы [72] я бы не толкал. А уж если они со мной так… Тогда скажу тебе, Кузьмич, что тех стариков Катька завалила. Крестом она их… И на Уфимском тракте двоих… она же.

Репнин чувствовал, что Кнуту нелегко даётся его откровение. И он решил сменить тему разговора, чтобы от нервного перенапряжения вор не замкнулся, такое часто случается на допросах. Как можно непринуждённее Тимофей Кузьмич спросил:

– Плевать на неё, Евгик, разберёмся… А явку с повинной я тебе гарантирую. Ты лучше расскажи, как оказался у башкир? Где они тебя подобрали?

– Так ведь плюй не плюй, Кузьмич, а всё через эту тварь и вышло…

Кнут сосредоточенно задумался, поглаживая больную руку. Репнин не торопил. Он превосходно знал психологию преступников и лишним словом боялся испортить так удачно складывающуюся ситуацию. Да что там слово, в таких случаях даже взгляд надо уметь контролировать. И Кнут заговорил, взахлёб, не отводя глаз. Человека прорвало. Это как созревший нарыв, которому скорее бы освободиться от накопившейся гадости, очиститься и начать постепенно заживать, затягиваться свежей, тонкой, легко травмируемой кожицей… Кнут во всех подробностях рассказал Репнину о своей нескладной жизни. Он не жаловался, нет! Он осуждал себя, искренне сожалея о напрасно прожитых годах.

– Если бы ты сегодня не появился, через пару-тройку дней я бы сам к вам в гадиловку пришёл. Честно сказать, Кузьмич, нутром я давно уже решился на явку с повинной. Непросто на это решиться, сам понимаешь. Но я хочу определённости. Посадите – сажайте быстрей. Раньше сядешь – раньше выйдешь. – Кнут надрывно рассмеялся. – Раз уж свалить не подфартило [73] … Только перед тем, как вы меня закроете, я хочу исповедаться в церкви, – неожиданно признался Кнут. – Ты ведь не будешь против, Кузьмич? Я не могу больше так жить! Понимаешь, не могу! На моих руках нет крови, я никого не убивал! Пусть меня ждёт ещё одна ходка, но она будет последней. Перед Богом клянусь! Мне сынишку надо на ноги ставить, за матушкой присмотреть… Жалко вот, крест нательный потерял где-то. – Кнут безнадёжно пошарил здоровой рукой по груди, а в его широко раскрытых глазах всплыло столько мольбы, отчаяния и надежды, что Репнин едва выдержал этот взгляд, с трудом скрыв чувство искреннего сочувствия этому заблудшему, но не пропащему человеку.

– Я понял тебя, Ев… тьфу, зараза, прилипла к языку твоя кликуха, Женя. Не обижайся на старика. Просьбы твои выполнимы, это я тебе обещаю твёрдо. Да и вообще, я думаю, всё будет хорошо. Только теперь постарайся вспомнить во всех подробностях, что же всё-таки произошло в тот злополучный день после твоей встречи с подельниками, вернее, после выезда с ними из Сосновки.

– Да что там вспоминать? Катька с Валетом не спрашиваясь загрузились ко мне в машину и сказали, чтобы я их подбросил до города. Ну, до города, так до города, и мне туда же. Время уж было за полдень. На выезде из Сосновки смотрю – голосуют двое чудаков каких-то: то ли любовники, то ли муж с женой. Я назло своим упырям и подобрал их… Дай-ка, Кузьмич, ещё цигарку. – Кнут жадно затянулся. – Только зло-то, получилось, на себя накликал да на этих дуриков. Знакомыми они оказались с Валетом, но не добрыми. Когда эти чудаки на Уфимском тракте вышли из машины, я сразу понял, что здесь что-то неладно. – Кнут сильно волновался, забывшись, обжёг пальцы об окурок и раздражённо швырнул его в сторону. – Валет с Катькой молчали. Я тоже молча развернулся и поехал обратно. Тут Катька и говорит, масляно так: «Женечка, дай мне порулить, пожалуйста. Давно сама не каталась». А мне-то что – рули, раз уж невтерпёж. Остановил машину. Она села на моё место, я – рядом. Метров сто проехали спокойно, а потом Катька ни с того ни с сего заложила такой поворот, что я аж головой об стойку ударился. «Ты чего творишь?! – кричу. – Перевернуться, су… хочешь?» А она мне так сквозь зубы: «Сиди, Кнут, и помалкивай…» Тут я и сообразил, что она, стерва, надумала. Только хотел схватиться за руль, а она тех двоих в этот момент правым углом капота как ножом и срезала на обочине. Валет сразу чем-то оглоушил меня сзади, ничего больше не помню. Очухался в кювете. Голова как свинцом налитая, один глаз затёк и не открывается, рукой пошевелить не могу, в боках боль, аж сил никаких нет. На ногу сгоряча внимания не обратил, а в ней вывих потом оказался… Беда, Кузьмич, страшно вспомнить. Машины мимо пролетают – ни одна не остановилась…

– Место, где они тебя вытолкнули из машины, показать сможешь?

– Уфимский тракт, Кузьмич, я знаю как свои пять пальцев. Конечно, покажу. И где чудаков тех сбили, найду. А толку-то что? Катька с Валетом, поди, давно свалили из города, пока твои мусора хлебалом щёлкали…

– Ладно, Женя, не переживай. Никуда они от нас не денутся. Расскажи лучше, что дальше-то было.

– Дальше… А что дальше? Выбрался я на дорогу и пошёл искать пассажиров. Думаю, если живы, помогу чем-нибудь. Ну а если что… Я бы, наверное, руки на себя наложил, хоть и грех это большой. Так ведь вы на меня бы навесили эти загубленные души. – Тяжело переведя дыхание, Кнут помолчал несколько минут. – Слава Богу, оказались живы. Катька как их ударила машиной, так они сразу в овраг и улетели. Он глубокий, конечно, но скат зарос кустами. Вот кусты-то их и спасли. А так об деревья, что ниже стоят, поразбивались бы напрочь, даже и говорить нечего… Вытащил я из кустов мужика, он весь в крови, но глаза открытые, моргают. Ему сильно левый бок повредило и внутри всё отбило. Шевелиться не может, стонать начал. Оставил его на траве, пассию его стал искать. Она невдалеке лежала, никаких признаков жизни. В голове пробоина, лицо кровью залито. Я перепугался, стал её тормошить. Потом вспомнил, что на шее есть какая-то пульсирующая жила, если человек жив. Нащупал её – бьётся… Всё, что было на мне, изорвал на лоскуты, перевязал, как смог, потому что у самого и рука, и рёбра переломаны оказались. – Кнут погладил забинтованную руку. – Про боль я и забыл. Полез из оврага на дорогу. Присел отдохнуть на подъёме и вижу – совсем рядом деревня. А внизу по просёлку лошадёнка бежит. В телеге сидят двое. Ну, была не была, закричал, сколько сил хватило. Услыхали, а понять не могут, кто кричит. Я снова в крик, встал на ноги, здоровой рукой машу им и побежал вниз. Остановиться-то они остановились, да видок мой, похоже, им не приглянулся. Первый хотел уж вдарить лошадёнку вожжой, но я ухватился за телегу, объясняю им, что помощь нужна. Вижу – башкиры. Смотрят и молчат, паразиты, не понимают, что ли. Потом один заговорил, плохо, но по-русски. Я ему кое-как растолковал, что к чему. Хорошие люди оказались, не смотри, что басурманы. Притащили они моих пассажиров, аккуратно уложили в телегу, меня рядом посадили. Между собой о чём-то пошушукались, один вперёд убежал, а другой взял лошадь под уздцы и потихоньку, чтоб не шибко трясло, повёз в деревню. Тут нас уже ждали. Оставили у старой бабки, Фатиньей её звать. Сказали, мол, она знает, что надо делать, как нам помочь. Старуха по-русски плохо говорила, но понятно. Потом пришли две молодухи. Раздели нас, обмыли. Руку мою заложили в лубок и забинтовали, рёбра натуго обвязали. Ногу разнесло, посинела, зараза… Фатинья долго маракала над ней, боль согнала маленько. Потом дали чистое тряпьё и отвели в соседний дом. А чудики, которых я подобрал, у старухи остались. Ну, мне-то что – лишь бы поправиться скорей, какая разница где. Сказали, что здесь я могу жить, пока на ноги не встану. Притащили всякой еды. Всё по уму, спасибо им. Башкиры вообще народ правильный. Если ты с ними по-хорошему, то и они к тебе всей душой. Короче, я им по гроб обязан… Тех двоих, видать, тоже обихаживали как надо. Правда, я их больше не видел, не выходил из дому – вывихнутая нога сильно болела. Но сын Фатиньи говорил, что через пару недель на поправку они пошли. И то слава Богу! Теперь, может, и дома уже. Чего не знаю, того не знаю. Вот такой мой расклад, Кузьмич…