Всегда твоя,
Ануш
* * *
– Я боялась, что мужа пошлют на войну после того, как он закончит штукатурить, но теперь он перекрывает крыши казарм, и это ответ на наши молитвы.
Парзик и Ануш сидели на камнях в бухте, у их ног полоскалось белье. Степан, старый дядя Парзик, отдыхал в тени, в бухте больше никого не было.
После нападения на Хават все меньше женщин приходило сюда, а те, кто отваживался, ходили большими группами или в компании с родственниками-мужчинами.
– Он ненавидит работу и ненавидит жандармов, но работать лучше, чем воевать, – сказала Парзик, и ее голос разнесся далеко над водой.
Девушка сделала паузу, поудобнее уселась и положила руку на живот.
– По крайней мере я знаю, где он, и особо не переживаю. Ануш… ты слушаешь меня?
– Извини… да. Это хорошо.
Парзик пристально посмотрела на подругу:
– Ты плохо выглядишь. Что-то случилось?
Ануш готова была все рассказать Парзик. О том, как она молилась дважды, трижды в день, чтобы у нее пошли месячные. Она могла рассказать, как она богохульствовала в Доме Господнем и как Он наказал ее. Могла рассказать, что она носит внебрачного ребенка и нет ни одного человека, который мог бы утешить ее. Хандут выгонит ее из дома, и Ануш и подумать боялась о том, сможет ли ее бабушка пережить это известие.
– Я не могу спать, – ответила она, – после того, что случилось с Хават.
– Бедная Хават! Что с ней будет?
Парзик подняла брюки и осмотрела их.
– У солдат новый капитан, из Трапезунда. Интересно, что стало с предыдущим?
Ануш вспомнила, как она была во дворе дома Саси и впервые увидела Джахана. Она закрыла глаза, припоминая последнюю встречу.
– Было нечто странное в поведении капитана. Помнишь, как он танцевал с тобой на свадьбе?
Пронзительный свист раздался над водой. Возле деревьев стоял Хусик и махал им обеими руками:
– Солдаты!
Девушки, собрав одежду, выбежали на берег.
– Оставьте ее! – крикнул он. – Идите сюда! Скорее, поторопитесь!
Парзик растолкала задремавшего дядю Степана и повела его за Хусиком к лесу.
Они слышали топот солдатских сапог на берегу и голос, отдающий приказ сохранять тишину.
Хусик повел всех в лес. Степан, почти ничего не видящий в сумраке леса, еще не пришедший в себя после неожиданного пробуждения, пробирался между деревьями, как слон, ломая старые ветки и спотыкаясь о корни.
Хусик подошел к Степану и стал направлять его. Они карабкались вверх по склону, между деревьями уже было видно море.
Стоя у воды, солдаты оглядывали опустевшую бухту.
Мужчина в форме, как у Джахана, опрокинул ударом ноги брошенную корзину для белья. Он медленно поворачивался, обозревая побережье, затем посмотрел вверх, прямо на то место, где затаились беглецы.
Степан запыхался и дышал слишком громко. Если солдаты войдут в лес, беглецам придется карабкаться все выше, но Степану далеко не уйти.
Губы Парзик шевелились – она беззвучно молилась и все поглаживала живот. Только Хусик выглядывал из-за дерева; он поднял одну руку, призывая остальных к молчанию.
Казалось, прошла вечность, а они все прятались в лесу, и тут снизу послышались громкие звуки. Ануш рискнула выглянуть из-за дерева. Солдаты ушли к дороге, и раздавался удаляющийся стук копыт их лошадей.
Мушар Трапезунд 12 июля 1915 года
Мой дорогой Джахан,
Каждое утро я молюсь о том, чтобы именно сегодня получить от тебя весточку. Лейтенант сказал, что тебя видели на корабле, отплывающем из Трапезунда, значит, ты наверняка уже добрался до Константинополя. Я беспокоюсь, что тебя могли арестовать или еще что-то случилось. Я знаю: если бы ты мог написать, то обязательно сделал бы это.
С каждым днем жить в деревне становится все опаснее.
Капитан, заменивший тебя, во всех вселяет ужас, и даже жандармам советуют держаться от него подальше. Несколько дней назад напали на еще одну девочку, так же, как и на Хават Таланян. Люди говорят, в этом виноваты капитан Ожан и его солдаты.
Все боятся покидать дома, но, даже оставаясь там, люди не чувствуют себя в безопасности.
Ашена Налбадяна выгнали из собственного дома и избили. Никто не знает, в чем он виноват, но, похоже, этим людям не нужна причина. Наша деревня стала походить на поселение призраков. Все армянские дома пустуют, они разграблены, двери сорваны с петель.
Нескольких оставшихся животных забрали или забили на месте, даже воздух пропитан кровью. Тех жителей, которые еще не покинули свои дома, выселяют.
Парзик и Вардан видели, как люди Ожана сожгли их ферму дотла. Бедный Вардан. Он будто второй раз осиротел.
Что касается меня, Джахан, каждый день как вечность, я жду, надеюсь и молюсь, что получу весточку от тебя!
Всегда твоя,
Ануш
Дневник доктора Чарльза Стюарта
Мушар Трапезунд 13 июля 1915 года
Сегодня в больнице недосчитались еще одного работника. Надежность Ануш Шаркодян уступает лишь надежности Манон, и, когда Ануш не появилась в больнице этим утром, все обеспокоились. Потом мне сказали, что бабушка девушки, Гохар Шаркодян, ожидает меня в саду. Она еще больше похудела с тех пор, как я видел ее в последний раз, и неуверенно стояла на ногах. Ее артрит разгулялся с новой силой, а мешки под глазами увеличились и стали похожи на синяки.
Передо мной стояла запуганная, очень встревоженная старуха, впрочем, в последнее время в деревне все живут в страхе.
С момента появления Назима Ожана нападение на женщин стало привычным делом. Человек этот оказался таким, каким я его и представлял. Он негодяй и головорез, то и дело устраивает самосуд и наслаждается страданием людей.
Бабушка спросила, есть ли у меня время поговорить с ней, и я пригласил ее в дом.
Хетти усадила ее за стол и поставила перед ней миску супа, которую она взяла обеими руками и ела так, будто уже давно не пробовала ничего подобного.
– Спасибо, – поблагодарила она, насытившись, и спросила у меня, можем ли мы поговорить наедине.
– Томас, иди помоги Роберту в конюшне, – сказал я, – и скажите остальным, что они могут понаблюдать, как Арнак подковывает кобылу.
Мой старший сын неохотно вышел из комнаты, и тут раздался скрипящий звук из плетеной кроватки в углу. Из-под полога показалась взъерошенная голова Лотти, и две тонкие ручки потянулись к матери.
Моя младшая дочь слишком маленькая и худенькая для своего возраста, под ее глазами залегли голубоватые тени, похожие на оловянные полумесяцы. Плохой знак, сказали бы местные колдуны и стали бы уверять, что ее сглазили.