У нас все хорошо - читать онлайн книгу. Автор: Арно Гайгер cтр.№ 50

— На сегодня все, — говорит Рихард.

Альма, видимо, тоже испытывает некоторое замешательство от этого визита, потому что вдруг решает собрать в сумерках орехи.

Некоторое время Рихард следит за ней с крыльца, запах опавшей листвы щекочет ноздри. Он смотрит на часы. Без двадцати восемь. Он сморкается, закрывает глаза и снова открывает их, заслышав приближающиеся по гравию шаги Альмы. Она не спеша подходит с ведерком в руке. Рихард кивает ей. Что? Он и сам не знает что и быстро отворачивается. С чувством глубокой подавленности он уходит к себе в комнату и запирается там.

— Ну чистой воды катастрофа, — говорит Филипп, когда Йоханна снова объявляется. — Это просто возмутительно, настоящий скандал, что ты позволяешь себе не показываться три недели! Уму непостижимо. Если бы мне снова пришлось давать интервью и меня бы спросили, что я считаю самым большим скандалом на свете, я не задумываясь выпалил бы: самый большой скандал — это Йоханна Хауг, причем такой невероятный, что у тебя тут же началась бы икота. А ты лежишь себе на моем матраце и выражаешь недовольство постельным бельем, спишь со мной дважды, заводишь будильник, а как только снова окажешься дома, так сразу забудешь, что была у меня. Все как с гуся вода. Признайся, даже тебе стыдно!

Йоханна дрыгает ногами, ерзает голой попой по простыне, сбрасывает ногами одеяло и говорит: прежде чем дело дойдет до ее признаний, Филипп сам должен признать, что постельное белье ужасно.

— Ну надо же, фиолетовое, — говорит она. — Да, оно делает ужасным все, что приближается к постели ближе, чем на два метра, но я-то, как назло, лежу прямо посередине.

Она смеется и целует его, и он тоже смеется, хотя ему не до смеха, но Йоханна заражает его. Он не хочет поддаваться, он знает это, все еще смеясь, ни Йоханне, ни цвету постельного белья.

— Ты, гадкий метеорологический утенок, — говорит он, досмеявшись до конца. — Режиссеры, снимая кино, прилагают столько стараний с погодой, это сразу бросается в глаза, ну, или должно бросаться. Недавно у них лягушки падали с неба дождем, миллионов сорок, что, несомненно, войдет в историю кино. Но это все цветочки по сравнению с тем, чего я натерпелся от тебя.

— Ах!

(Может, мне надо было просто выйти прогуляться, или прокатиться на велосипеде, или громко спеть, или побоксировать подушку. Как хорошо знать, что и это тоже пройдет.)

Филипп набрасывает на себя кое-что из одежды. Прежде чем они с Йоханной сцепятся, что не заставит себя долго ждать, он на минутку выходит один в сад. Там ветер вертит и кружит листья, которые за ночь покрылись зернистой серостью. Только что было еще светло. Филипп встает, широко расставив ноги, перед сливой с корявыми ребристыми ветками, уже отцветшими, достает свой липкий, влажный пенис и мочится на ствол с приятным жжением в мочевом канале оттого, что он только что трахался. Звезды стоят неподвижно. Дом при скупом освещении уже внушает надежность, от былой его ветхости и запущенности не осталось и следа. Даже неприятные воспоминания, что упорно подстерегают его за окнами, на мгновение блекнут. Филипп стряхивает последние капли и медленно углубляется в темный сад со странной решимостью, иногда сомнениями, потом вдруг упорством, спотыкаясь обо все ловушки, которые расставила ему эта ночь.

Он слышит голоса родителей и дедушки с бабушкой, странно близкие, но слабые и неуверенные: комендантский час, мой мальчик, комендантский час! Возвращайся! Еще три затяжки сигареты — и возвращайся! Путы ночи спали и обтрепались на концах. Ложись к ней на матрац, ложись к ней и ничего не говори.

Утром по улице мимо дома плетутся школьники, много школьников. В половине восьмого их поток иссякает. Пауза. Потом несутся еще двое — они опаздывают. За спиной Филиппа одевается Йоханна, собираясь уходить. Филипп целиком сосредоточился на том, что происходит снаружи, и слышит, поскольку его окно открыто, крики детей. Звонкие голоса — кульминация дня. Филипп припоминает совет отца: во время драки повиснуть на ранце противника и, как только тот окажется на земле, сразу врезать ему. Когда он снова поворачивается к Йоханне, у него такое чувство, будто он только что вернулся с такой драки. Йоханна поправляет свой бюстгальтер, разглаживает блузку и объявляет, что уходит (кто бы сомневался). Он прощается с ней без зубоскальства. Их обычные шуточки — самое худшее, с некоторых пор в них появилось что-то лживое или ведущее ко лжи. Он говорит:

— Чао, белла.

И больше ничего не добавляет, хотя этим определенно не исчерпывается то, что им надо сказать друг другу. Он концентрируется на том, чтобы перевести те секундные взгляды, которыми они обмениваются, в часы и дни, когда они не увидятся.

One, two, three, four, five, six, seven, all the children go to heaven… [57]

Он думает, что все всегда так, будто пробуешь написать в тетрадке одну и ту же фразу, только каждый раз красивее. Может, от этого мы такие несчастные.

А ее уже и след простыл.

Во второй половине дня к Филиппу приклеилась усталость, словно налипшая грязь, и ему безразлично, что он напрасно прожигает время, поскольку планов у него нет никаких и ему даже нечего отложить на завтра. Штайнвальд и Атаманов заявятся только в два или в половине третьего. Работа с инвентаризацией бабушкиного и дедушкиного имущества оказалась более доходной и не такой потной, как срывание старых обоев. В костюмах, будто купленных у «Caritas» [58] на Миттерштайг, они выходят из красного «мерседеса», припарковав его у гаража, захлопывают дверцы и направляются к Филиппу. Тот, как обычно, сидит на крыльце, обложенный книгами и бумагами, но не работает, поскольку, разморенный теплом и событиями прошедшей ночи, то и дело клюет носом. Штайнвальд и Атаманов останавливаются перед Филиппом, они хотят выплатить ему часть выручки от продажи имущества предков или предложить зачесть им ее в счет их почасовой оплаты. Филипп не может взять в толк, чего им от него надо, поскольку ни на какие деньги не рассчитывал, и слушает их вполуха. Он продолжает разглядывать их костюмы, очень убедительные, особенно тем, как их носят Штайнвальд и Атаманов. Филипп и до того не мог себе представить их в новой одежде. Он думает: если бы я вырядился в такое, я походил бы на клоуна. А они выглядят как люди, занятые важными делами, и им не до глупостей. Он завидует своим помощникам и говорит им еще раз с характерным для него благожелательным равнодушием, что выручка от выброшенных им вещей его не интересует ни при каких обстоятельствах. Они пожимают плечами, но не оттого, что не знают, как им быть, нет, а скорее чтобы просигнализировать ему, что не вполне понимают его упорство. Атаманов чешет за оттопыренным ухом. Потом оба разом поворачиваются, как по команде, и подходят к мусорному контейнеру, заинтересованно роясь в нем, не выбросил ли Филипп за это время еще что-нибудь полезное.