У нас все хорошо - читать онлайн книгу. Автор: Арно Гайгер cтр.№ 39

Слегка накрапывает, но Ингрид не уходит. Она смотрит вслед мальчишке, пока тот не скрывается за углом трактира. Ее взгляд скользит по дуге — через цветущий луг на другом берегу ручья к островку тополей, перед которым строится поселок из маленьких домиков, все они в разных стадиях готовности. Дребезжащий шум бетономешалки уже давно нарушает здешнюю мирную тишину. Проносятся две ласточки. Правильно, в газетах писали, что они уже прилетели. Ингрид некоторое время наблюдает зигзаги их полета, они то скользят, то снова ускоряют движение, разрезая крыльями воздух. Ингрид приходит в голову, что теперь, когда дни стали теплее, для склада наступает лучшее время. Летом в нем стоит удушающая жара, зимой там мерзнешь, потому что невозможно как следует протопить помещение, и это плохо сказывается на здоровье Петера.

В прошлом году, в конце ноября, коммивояжерская поездка Петера затянулась. Он добрался до самых дальних курортов зимнего спорта, чтобы получить заказы. По нескольку раз задерживался на день-другой, пока не поджимало время возвращения в Вену. А в Вене стояли трескучие морозы, пробирало до мозга костей. И хотя Петер натягивал на рот и нос шарф, который ему связала из остатков шерсти Ингрид, он сильно простудился во время работы на складе, и эта простуда беспощадным образом сказалась на бизнесе. Петер неделю лежал в постели с высокой температурой, потом еще неделю был почти глухой. У Ингрид до сих пор стоит перед глазами картина, как он пытается считывать слова с ее губ. Ни один врач не брался ему помочь, все говорили, что надо ждать, когда пройдет насморк. И она, и без того загруженная проблемами в университете и дома, добровольно впряглась в эту беду и металась между истерикой и отчаянием, потому что, с одной стороны, ей стоило труда держать Петера подальше от склада, а с другой — она не могла взять на себя и половины его работы, которая лежала без движения. Две недели она крутилась, сорвала себе нервы — и все без особого успеха. Когда в первое декабрьское воскресенье Петер рано утром услышал тиканье будильника, для него началась рождественская торговля. Снова шанс заработать денег. В начале года он упрямо забил склад под самую крышу, чтобы впредь быть во всеоружии на случай подобной непредвиденности. Но теперь и эта мера, судя по всему, выйдет боком из-за угрозы заключения Государственного договора (выражение Петера). Как только договор будет подписан, Петеру придется менять поле игр, где обозначены границы оккупационных зон. Если бы об этом мог узнать ее отец (полагает Ингрид), то его и без того неистовое рвение на переговорах удвоилось бы.

Она бросает камешки в ручей, немного опечаленная предстоящим расточением сил Петера. Шум бетономешалки перекрывает треск мопеда, который преодолевает сопротивление щебня. К облегчению Ингрид, мопед сворачивает, не доехав даже до гаражей, и с тарахтеньем скрывается среди жилых домов.

Петер за это время передвинул на прежние места стол и ящики и, кряхтя, вкатил вручную «моррис» в мастерскую. Он закрывает левую створку ворот, скрипя шарнирами, и вставляет стоймя штангу в металлическое кольцо на полу. На мгновение он замирает, чтобы глянуть на стройку за полем. Перед каркасом дома стоят мужчина, женщина и двое детей. Мужчина и дети, заложив руки за спину, принаряженные в выходную одежду, с косичками, с проборами, как на праздник Тела Христова.

Ингрид прослеживает взгляд Петера. Дети заставляют ее вспомнить про живот. Спустя мгновение ей в голову приходит веселая мысль, что все это она делает для того, чтобы у ее детей было прекрасное прошлое. Идея ей нравится, она обдумывает, не рассказать ли об этом Петеру. Но он еще, чего доброго, примется фантазировать. Она берет кофту и покропленный дождевыми каплями учебник по анатомии и входит внутрь. Петер закрывает за ней вторую половинку ворот. Теперь лучи проникают только через стеклянные блоки на крыше, падая конусами, которые распространяют спокойный, приглушенный свет. Ингрид и Петер сообща освобождают фургончик. Петер выметает веником деревянные ребра днища, а Ингрид накачивает ножным насосом два надувных матраца. Она мечтает о настоящем супружеском ложе, валяться на надувных матрацах со временем уже поднадоело. Петер притягивает ее к себе, как это было в пансионате по дороге между Земмерингом и Винер-Нойштадтом, та ночь остается для нее незабываемой. Как Петер лежал на ней, а она целиком зарылась в него; это делало ее такой счастливой, что она готова была примириться с любыми последствиями. Одно только свежее и накрахмаленное постельное белье чего стоило, тогда как здесь у них всего лишь два вермахтовских одеяла, вонючий спальный мешок и медвежья шкура, которую Ингрид похитила с чердака (еще хорошо, что шкуры до сих пор никто не хватился, она боится, что из отсутствия этой шкуры родители могут сделать выводы, причем правильные). Она засовывает надувные матрацы в машину, застилает их одним из двух военных одеял. Потом начинает раздеваться, без напряжения и спешки. Петер, понемногу снова собравшийся с духом, тоже раздевается. Он садится в открытый сзади фургончик, развязывает шнурки, глядя при этом на Ингрид, которая расстегнула свой лифчик и повесила его на открытую дверцу «морриса». Ингрид любит, когда Петер смотрит, как она раздевается. Она наслаждается его вниманием. Одно дело — раздеваться в тесноте, в ванных комнатах, кабинках для переодевания, спальнях, у врача, и совсем другое — раздеваться в просторных помещениях, здесь, на складе, который, как ей кажется, растягивается еще больше, когда она, голая, пересекает его, направляясь к перекладине, предназначавшейся до войны для подвешивания велосипедов. Она вешает на перекладину свою одежду и возвращается к Петеру, который так и сидит на краю фургончика, теперь тоже голый. От работы с бумагой ладони у него сухие, он кладет их на ее бедра, трогает ее ягодицы, сжимает их, ощупывает, гладит ее спину — там, где почки. Его ладони ложатся на ее груди, кружат по ним, лаская их. Через некоторое время он запрокидывается назад, раскрывает объятия, и Ингрид взбирается на него, в пресный запах резиновых надувных матрацев, в пропыленность солдатских одеял. Она целует соски Петера, слизывает соль из углубления его шрама на плече, на задней стороне, где шрам более рваный, чем спереди, на месте вхождения пули. Левую пятерню она запускает в нечесаную гриву Петера и игриво целует его, чмок в лоб, чмок в щеку, в другую. На ее вкус, так она бы еще немного поласкалась и пообнималась. Но Петер отстраняется от нее и дает ей понять, что она должна лечь на спину. Опять же нельзя сказать, что он сейчас — воплощенная нежность. Но поскольку Петер в этот день и без того принял уже достаточно критики, Ингрид подчиняется его указаниям и впускает его в себя. Не так бурно, хочется ей сказать, ты с твоей избыточной сексуальностью, ясно, что его надо хоть немного притормаживать, не так глубоко, ведь нам некуда торопиться. Но они несколько дней были в разлуке, и он не может сдержаться. Эта дурацкая поездка по карсту в южных предгорьях Альп, ради чего, спрашивается, пять напрасно потерянных дней, скорей бы уже Петер избавился от груза этого бизнеса, от этого смерча из маленьких и больших неприятностей, от которых ему все труднее уворачиваться. Этот бизнес приносит ему достаточно бед, она была бы счастлива, если бы Петер продал лицензию или хотя бы отправлял в разъезды кого-то другого, иначе и в будущем останутся заботы и тревоги и работа до поздней ночи. А какое будет счастье, если Петер снова пойдет учиться, они могли бы учиться вместе, вместе ходить в библиотеку, в студенческую столовую, вполне ведь возможно и без тех нищенских грошей, которые он зарабатывает своими играми, думает она. А «моррис» тем временем качается, Ингрид слышит амортизаторы, эта телега вся ходит ходуном и скрипит, как старая детская коляска. Только бы опять не вылетела пробка из надувного матраца. Ингрид крепко прижимает Петера к себе, он, хрипя, зарывается лицом в ямку у нее на шее. Он запускает руки под ее ягодицы и растягивает их в стороны, все учащая свои толчки, тебе нравится? ну да, да, он раздирает ее и гладит пальцем ее анус. Она раздвигает ноги как можно шире, вытягивает вверх ступни, следя за тем, чтобы не занозиться о деревянные ребра боковой обшивки под железными траверзами. Да, это любовь, высшая Божья милость и воля. Она исторгает несколько сдавленных стонов, а когда вспоминает, что она не в родительском саду, а на складе, стоны переходят в крики, которые, однако, быстро стихают, поскольку Петер уже кончает.