В толпе Луций увидел Домициана. Итак, сын Веспасиана выжил. Домициан долго стоял в стороне и наблюдал, не выказывая чувств. Наконец, когда все желающие уже покарали Вителлия, потомок Флавиев шагнул вперед.
Солдат схватил Вителлия за волосы, запрокинул ему голову и тряс, пока тот не открыл глаза. Вителлий уставился на Домициана и ошеломленно разинул рот. Трибун, забравший меч Божественного Юлия, протянул его Домициану, и тот обеими руками взялся за рукоять. Затем взмахнул клинком, тогда как солдаты придержали Вителлия.
Голова отлетела и со стуком запрыгала по ступеням Гемонийской лестницы. Толпа взорвалась воплями.
Домициана, сжимающего окровавленный меч, вознесли на плечи собравшихся. Голову Вителлия насадили на пику и пронесли по Форуму. Тело низверженного правителя – настолько обожженное и окровавленное, что в нем едва узнавался человек, – протащили по улицам на крюке и бросили в Тибр.
* * *
Луцию со спутниками удалось наконец добраться до дома на Палатине; увидев их, его мать с сестрами и Илларион залились слезами радости.
Всю долгую зимнюю ночь Луций ворочался и метался, не в силах уснуть. Едва забрезжил рассвет, он надел тунику и вышел из дома. Темные вымерзшие улицы были пустынны. Он миновал древнюю хижину Ромула и спустился по Какусовым ступеням. Немного постоял перед Великим алтарем Геркулеса, вспоминая отца и пытаясь осмыслить события, произошедшие уже после его смерти.
Какое-то время Луций брел без всякой цели, затем оказался на берегу. Он двинулся по течению Тибра мимо зернохранилищ и складов у подножия Авентинского холма. Дошел до старой Сервиевой стены и продолжил путь вдоль нее до Аппиевых ворот. Там он ступил на Аппиеву дорогу и начал удаляться от города.
Восходящее солнце разослало косые красные лучи по придорожным гробницам и храмам, отбросившим густые тени. Чуть дальше по Аппиевой дороге темнел на обочине крест, тоже подсвеченный лучами.
Через распятие обычно казнили рабов. Кто озаботился традициями в неразберихе минувшего дня?
Луций подошел ближе. К кресту был прибит человек гладиаторского сложения. Луций не уловил ни единого движения, ни звука. Случалось, на кресте умирали долгими днями. Боги благословили очередную жертву быстрой смертью.
Луций взглянул в лицо покойника. Несмотря на неверный свет и гримасу, исказившую черты, он узнал Азиатика, вольноотпущенника Вителлия.
Будучи эквитом, Азиатик не подлежал распятию по закону. Убийцы нарочно старались унизить его. Луций посмотрел на пальцы Азиатика: золотое кольцо исчезло.
Затем он заметил что-то в траве и сделал шаг, присматриваясь. Там лежало бездыханное тело мальчика в убогой тунике и ветхом плаще. Голова его была закинута под неестественным углом: ребенку сломали шею. Луций обошел труп и заглянул в лицо. То был Германик, сын Вителлия. Видимо, наследника под охраной Азиатика пытались тайно отправить за пределы города.
Стало светлее. Серый бесформенный мир начал обретать краски и телесность, но Луцию казалось, что он все еще погружен во тьму.
Он не знал человека более презренного, нежели Вителлий. Азиатик был подлой гадиной, и к сыну Вителлия Луций тоже не испытывал никаких теплых чувств. Однако их гибель не обрадовала его. Совсем наоборот. Смерть Вителлия показалась ему ужасной, вид трупов Азиатика и Германика отозвался в его сердце болезненной глухой горечью.
Откуда такая опустошенность и неудовлетворенность? Спор отмщена. Разве Луций не этого хотел?
Да и Спор виновна в длинной череде ужасов, приведших к нынешним бедам. Если ее признание – правда, она в известной степени несла ответственность за смерть отца Луция. Но виновен был и сам Тит Пинарий. Как авгур и сенатор, он явился соучастником действий, посеявших столь сильное негодование в народе, что он потребовал смерти Нерона.
Луций не помнил событий ужаснее произошедших накануне. И все же, насколько он понимал, цепочка преступлений и зверств, что привела к ним, не имела начала и не будет иметь конца.
Он осознал, что сжимает фасинум, и повернул амулет к солнцу. Золото сверкнуло так ярко, что стало больно глазам.
Существует ли бог Фасцин? И был ли он вообще?
Недолгое сомнение сменилось ознобом от суеверного страха. Возможно, Луций жив и не висит на кресте только благодаря заступничеству Фасцина.
Да, он жив, но зачем? Зачем жить в подобном мире?
Луций вернулся на дорогу и отправился назад, в город.
79 год от Р. Х.
– Твой отец был крайне набожным человеком, – сказал Эпафродит. – Поистине, я не знал никого столь же почтительного к предкам или сильнее веровавшего в откровение божественной воли. Конечно, Тит, как и его отец, стал авгуром в весьма юном возрасте, – пожалуй, он был моложе, чем ты сейчас. Сколько тебе, Луций?
– Тридцать два. – Луций Пинарий отпил вина из чаши. Эпафродит всегда подавал отменное вино, а с тенистой садовой террасы его дома на Эсквилинском холме открывался великолепный вид на город. Стоял безоблачный день августа. Жару смягчал ветерок, то и дело задувавший с запада.
Сохранив свое состояние нетронутым в чехарде после смер ти Нерона, Эпафродит оставил службу при императоре и в сравнительно спокойное десятилетие правления Веспасиана наслаждался безвестностью. Мало чего совершил за минувшие годы и Луций – по крайней мере, в глазах общества; он даже не женился, не продолжил род и не сделал приличной карьеры, хотя владел многим и имел разнообразные деловые интересы. Мать поселилась у одной из дочерей; все три сестры Пинария были замужем и обзавелись хозяйством. Живя один, Луций держался подальше от политики и государственной службы, обходясь нехитрыми удовольствиями: он любил сидеть у друга в саду на холме, пить доброе вино и любоваться видами.
– Тридцать два! – воскликнул Эпафродит. – Куда утекают годы? Ну что ж, ты достиг возраста, когда можешь отправиться по стопам отца и деда.
– То есть в авгуры?
– Для начала. Сейчас авгурство чаще даруется императором в награду тем, кто много лет служил государству, но исключения есть всегда, особенно для потомков жрецов. Я знаю, ты не общался с покойным Веспасианом, но ему наследовал Тит, и в Риме новые времена. Тит окружен людьми, ко торые ближе к тебе по возрасту. Если захочешь добиться расположения императора…
Луций покачал головой:
– Я видел, как отец занимался авгурством, и никогда не ощущал в себе к этому призвания.
Они обсуждали авгурство не в первый раз. Почему Эпафродит не хочет оставить неприятную тему? Наверное, потому, что Луций не собирался откровенничать.
Луций испытывал весьма разнородные чувства к отцу. Чем больше он узнавал о Нероне, тем сильнее дивился непоколебимой верности отца императору. Вольноотпущеннику Эпафродиту служить пришлось, но что привлекло к Нерону Тита Пинария? Обычная возможность возвыситься и разбогатеть? Неужели он не ужаснулся, когда Нерон казнил его родного брата?