Рим. Роман о древнем городе - читать онлайн книгу. Автор: Стивен Сейлор cтр.№ 102

– Теперь мы называем нашего почтенного родича Максим, – сказал Кезон.

– Я полагаю, он намеренно удерживал всех Фабиев от воздаяния должного выдающемуся памятнику только потому, что этот памятник воздвигнут его политическими противниками. Знаешь что, пойдем туда прямо сейчас, чтобы ты наконец увидел статую.

Они спустились с Капитолия, пересекли Форум и поднялись по Какусовым ступеням, причем Клавдий так хорошо знал этот путь, что рабу почти не пришлось ему помогать. У подножия фигового дерева, неподалеку от хижины Ромула, высилась скульптурная композиция близнецов, не колоссальная по размеру, но весьма впечатляющая по замыслу и исполнению. Под животом стоящей волчицы сидели и тянулись губами к ее сосцам два обнаженных младенца.

– Ну, что ты думаешь, молодой человек?

– Замечательная композиция. Очень сильный образ.

– Ты думаешь, основателя города и его несчастного брата действительно вырастила волчица?

– Так гласит предание.

– А разве ты никогда не сомневался в преданиях? Некоторые считают, что волчица – это метафора или, может быть, слишком буквальная интерпретация истории, передававшейся из уст в уста. В конце концов, то же самое слово относится и к женщине непристойного поведения – шлюхе. Разве не более вероятно, что близнецов воспитала подобная женщина, а не дикий зверь?

Клавдий не мог видеть выражения лица молодого человека, но по молчанию понял, что столь неожиданный поворот разговора поверг его в растерянность.

Клавдий добродушно рассмеялся:

– Прости мою словесную невоздержанность. Очевидно, подобные мысли не звучат в степенных домах Фабиев.

– Некоторые из твоих идей… для меня в новинку, – признался Кезон. – Впрочем, и мой отец говорил, что твои мысли порой озадачивают, однако признавал, что они его и вдохновляли. Спасибо тебе за то, что ты показал мне статую близнецов и волчицы.

Клавдий улыбнулся:

– Мы недалеко от моего дома. Не хочешь ли взглянуть на мою библиотеку? Она значительно выросла с тех пор, когда я пытался научить твоего отца греческому. Новые свитки прибывают каждый месяц. Я, конечно, не могу читать их сам. Кто-нибудь должен читать мне вслух. У тебя очень приятный голос, Кезон.

– Сенатор, я счел бы за честь почитать тебе вслух.

Раб повел их к дому.

– Мы немного перекусим, – предложил Клавдий, проходя через переднюю. – А потом, может быть, приступим к работе над той коллекцией афоризмов, о которой ты говорил.

Кезон радостно кивнул и задумался.

– Одно из твоих высказываний отец считал особенно вдохновляющим. Что-то насчет архитектуры и Фортуны…

– Каждый человек – архитектор собственной Фортуны.

– Именно! Мой отец руководствовался этим принципом.

– И я уверен, что ни один человек не воплотил его в жизнь в большей степени, чем Кезон Фабий Дорсон!

– Мы поставили этих проклятых карфагенян на колени. Мы сделаем это снова!

Так заявил Квинт Фабий Максим с суровым выражением лица, которое понравилось бы его прапрадеду, первым получившему имя Максим почти девяносто лет тому назад. В одной руке он держал чашу с вином, другой постукивал по верхней губе – нервная привычка, которая обращала внимание на весьма примечательную бородавку. За эту отличительную особенность его в общем-то миловидного лица друзья дали ему еще одно прозвище – Веррукос.

Сидевший напротив юный Кезон украдкой бросал взгляды на хозяина – человека, которого он находил весьма устрашающим, хотя и желал, чтобы его собственные физические недостатки ограничивались одной-двумя безобразными бородавками.

Одна из ног Кезона была короче другой. Одно предплечье имело странный изгиб и не вполне повинующиеся мышцы. При ходьбе он хромал, ездить верхом не мог вовсе и вдобавок был подвержен падучей. Припадки случались в самое неподходящее время и порой кончались полной потерей сознания.

Несмотря на эти недостатки, мать Кезона всегда уверяла его, что он все равно красив. В двадцать лет он был достаточно взрослым, чтобы посмотреть на себя критически в зеркало и увидеть, что это не лесть со стороны матери и не материнская слепота, заставляющая видеть то, что ей хотелось бы видеть, а правда.

Глаза его были редкого голубого оттенка. Блестящие волосы имели цвет солнечного света в меду, а лицо могло бы служить моделью для греческого скульптора. Но что толку от красивого лица, если тело человека не годится для верховой езды, походов и сражений, как того требует время. Куда лучше иметь крепкое тело, пусть даже и при наличии на губе бородавки величиной с горошину, как у его великого и могущественного родича Максима – того самого, который только что поймал на себе взгляд Кезона и хмуро уставился на него в ответ.

Кезон опустил глаза и нервно постучал по золотому фасинуму у себя на шее, драгоценной наследственной реликвии, надетой специально для этого важного события.

Остальные два присутствовавшие за обедом гостя были того же возраста, что и Кезон. Его родич Квинт был сыном Максима, а Публий Корнелий Сципион – их общим другом. Обед устроили по более чем серьезному поводу: завтра на заре Квинту и Сципиону предстояло отправиться на войну. Как же Кезон жалел о том, что не может уехать с ними!

Прошло семьдесят лет с тех пор, как Аппий Клавдий Слепец произнес в сенате свою знаменитую, воодушевившую весь Рим речь, направленную против попыток примириться с вторгнувшимся в Италию воинственным греком Пирром. Окончательное изгнание Пирра из Италии давно стало достоянием истории, но еще были живы старые воины, помнившие последовавшую за ним еще более грозную войну – войну с Карфагеном. Как предсказывал Аппий Клавдий, после победы над общим врагом Пирром соперничество Рима и Карфагена на море переросло в военное противоборство. Более двадцати лет на Сицилии и в Африке, на море и на суше римляне и карфагеняне вели кровавую войну. Она закончилась заключением мира, отдававшего некоторое преимущество Риму. Этот мир держался на протяжении жизни целого поколения, но теперь две державы снова оказались в состоянии войны, причем карфагенский военачальник Ганнибал перенес боевые действия на территорию Италии.

– Когда поскачете в бой, – наставлял Максим, обращаясь к своему сыну и Сципиону, но намеренно игнорируя Кезона, – никогда не забывайте: не Рим нарушил мир. Это сделал безумный заговорщик Ганнибал, когда осмелился напасть на наших союзников в Испании. У этого человека нет ни стыда, ни совести, ни чести. Будь проклята его ублюдочная армия, состоявшая из ливийцев, нумидийцев, испанцев и галлов! Пусть слоны взбесятся и затопчут их в грязь!

– Да будет так! – сказал Квинт, подняв чашу.

Как и его отец, он был привлекателен, но тоже постоянно хмурился, отчего на его молодом лице появлялась обиженная гримаса.