Парень, лет шестнадцати с виду, сказал, что зовут его Бенедикт. Посетители, в особенности короли, редко сюда захаживали, и с манерами у юного картографа обстояло неважно. Квентин посмотрел на это сквозь пальцы — ему требовалась информация, а не поклоны.
— Не покажешь ли, где остров Дальний?
Бенедикт, порывшись в мысленной базе данных, подошел к третьей стене, сплошь из выдвижных ящичков, и достал из одного свернутую в рулон карту. Затем, впервые проявив некое подобие живости, покрутил медный вороток на большом столе и развернул свиток.
Карта оказалась куда больше, чем ожидал Квентин, и всю ее заполняло открытое море с филлорийскими эквивалентами меридианов и параллелей. Бенедикт остановил вращение на клочке суши с надписью о. Дальний.
— Вот он где, значит, — сказал Квентин.
Бенедикт молчал и в глаза избегал смотреть.
Квентину он сильно кого-то напоминал — не себя ли самого в этом возрасте? Боишься всего и всех и прячешь это под маской презрения, которое вообще-то направлено на собственную персону.
— Далековато. Сколько до него ходу?
— А кто его знает, — ответствовал Бенедикт и тут же добавил: — Дня три. Четыреста семьдесят семь миль — морских миль.
— А что, есть разница?
— Морская длиннее.
— На сколько?
— На двести шестьдесят пять ярдов, — автоматически выдал Бенедикт. — С гаком.
Квентина это впечатлило — кто-то, видимо, умудрился вбить в Бенедикта некоторые полезные сведения. Медный механизм для чтения карт включал в себя много рычажков с передвижными лупами. Квентин, воспользовавшись одной из них, увеличил остров. Тот походил на арахис со звездочкой на одном конце. Его четкий контур был обведен другим, расплывчатым, обозначавшим то ли прибой, то ли отмели.
Единственная водная артерия черной нитью спускалась из глубины острова к побережью. Около звездочки мелким шрифтом тоже стояло Дальний — видимо, это был город. Больше лупа не показывала ничего, кроме укрупненной структуры пергамента.
— Кто там живет?
— Рыбаки вроде бы. И агент короны имеется — видите, звездочка, — сказал Бенедикт и конфиденциально добавил, чуть не ткнувшись в пергамент носом: — Дерьмовая карта. Окраска хреновая. Вам она для чего?
— Я туда еду.
— Правда, что ли? Зачем?
— Хороший, в самом деле, вопрос.
— Ключ ищете?
— Да нет. Что за ключ?
— Сказка такая, — объяснил Бенедикт, как дошкольнику. — Ключ, заводящий мир. Вроде бы там находится.
Квентин не особо интересовался филлорийским фольклором.
— Не хочешь со мной? Нарисовал бы новую карту, раз тебе эта не нравится.
Тоже еще наставник проблемного юношества… но Квентину почему-то захотелось встряхнуть этого парня. Вытащить его из зоны комфорта, чтобы не издевался над другими людьми, вышедшими из своих личных зон. Чтобы задумался для разнообразия о чем-то помимо собственного невроза. На поверку это оказалось труднее, чем выглядело.
— Я не квалифицирован для полевых работ, — пробурчал Бенедикт, снова потупив взор и косясь украдкой на карту. Юный картограф явно предпочитал жить не в реальных местах, а в их проекциях на пергаменте. — Я хранитель, не изыскатель. А уж сам-то чертеж… господи боже.
Это выражение филлорийская молодежь переняла от новых правителей, полагая его неприличным; растолковать им, что это значит в действительности, было практически невозможно.
— Именем королевства Филлори квалифицирую тебя как топографа, — произнес Квентин. — Так годится?
Надо было меч захватить. Сконфуженный Бенедикт пожал плечами — Квентин десять лет назад сделал бы то же самое. Он прямо-таки проникся нежностью к этому мальчугану, наверняка думающему, что никто не в силах его понять. Квентин по сравнению с ним сильно продвинулся и, возможно, сумеет ему помочь.
— В общем, подумай. Нам нужен кто-нибудь для обновления карт.
Квентина, впрочем, и эта вполне устраивала. Он покрутил вороток, и остров Дальний уплыл в просмотренную часть свитка. За ним потянулись ярды кремового пространства с пунктирами и мелкой цифирью — пустой океан.
Край карты, щелкнув, выскочил из медного ролика.
— Больше земли нет, — не слишком толково заметил Квентин.
— Эта карта — последняя в каталоге. Никто ее ни разу не спрашивал с тех пор, как я здесь.
— Можно мне ее взять? — Бенедикт засомневался. — Знаешь, я ведь король. Это, строго говоря, моя карта.
— Все равно расписаться надо. — Хранитель уложил свиток в кожаный футляр и вручил королю квитанцию со своей подписью: Бенедикт Фенвик.
Господи боже. Неудивительно, что он дуется.
В активе имелось следующее: старомодный парусник, не вполне адекватный воин и загадочная королева-колдунья. На Братство Кольца это не тянуло, но Квентин ведь не мир от Саурона спасал — он всего лишь хотел получить налоги с захолустных островитян. Ровно через три недели со дня смерти Джоллиби путешественники выехали из замка.
Крепкий бриз гнал волну. Парусам «Мунтжака», судя по всему, не терпелось наполниться им и умчать судно за горизонт. В глубине белоснежных полотен, вибрирующих от предвкушения, просвечивали бледно-голубые филлорийские овны.
В гавани играл духовой оркестр; ветер, несмотря на все старания капельмейстера, уносил музыку прочь. За полчаса до отплытия явился Бенедикт Фенвик с набором геодезических инструментов. Капитан, все тот же адмирал Лакер, отвел ему каюту поплоше.
— Вот так, значит… — сказал Элиот, стоя у сходен с Квентином.
— Вот так.
— Ты в самом деле туда плывешь.
— А ты думал, я блефую?
— Была такая мысль. Ты попрощайся с Джулией за меня — и не забывай, что я тебе про нее рассказывал.
Джулия, похоже, не собиралась выходить из каюты до самого острова.
— Ладно. Вы как тут, обойдетесь без нас?
— Вполне.
— Если выяснишь, кто замочил Джоллиби, надери им задницу сам, не дожидайся меня.
— Благодарствую. По-моему, это все же не Фенвики. Они считают нас мудаками, вот и вся их вина.
Квентин вспомнил, как поразил его при первой встрече неправильный прикус Элиота. Теперь он совсем перестал его замечать и находил совершенно естественным, как челюсти кита-горбача.
— Я бы речь толкнул, — сказал Элиот, — только ее никто не услышит.
— Ничего. Буду действовать в интересах народа Филлори и скажу мятежным островитянам, которые, наверно, просто забыли про эти налоги (было бы еще за что их платить и чем), что мы желаем восстановить справедливость и хорошо бы им это запомнить.
— Тебе, я смотрю, на месте уже не стоится.