Аквариум (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Шкловский cтр.№ 49

Уборочные машины споро сгребают весь этот мусор в большие кучи, которые грузят потом в контейнеры, дворники энергично подчищают метлами.

Человеку нужно чего-то хотеть, он и хочет, а как только желания прекращаются, то жизнь замирает, сходит на нет, и тогда становится нестерпимо скучно. Иногда ярмарка не работает (санитарный день), неожиданная тишина воцаряется над районом, воскресная расслабленная тишина, от которой становится тревожно, словно жизнь кончилась и начинается что-то другое, печальное. Воздух другой, почти не по-городскому чистый – ни дымных выхлопов машин, ни испарений человеческих вожделений, пота лжи и труда.

«Будда защитит себя сам» – с этой мыслью Марат выходит из палатки, заметив над дверью перед выходом что-то вроде амулета (опять же в форме пальца Будды), но тоже похожего на вождя с кепкой, вроде того, что уже лежит у него в сумке. Палец-вождь-кепка, как-то все странно совмещается в этом крошечном, фаллообразном предмете.

Мелькает мысль, что палец, может, вовсе и не настоящий. От этого сквознячок пробегает вдоль позвоночника, но тут же отвлекают шум и суета неподалеку, метрах в пяти от палатки Чжи Тая – там быстро, буквально на глазах собирается толпа кавказцев, они что-то выкрикивают, размахивают руками, крик все разрастается, еще подбегают люди, и Марат неожиданно оказывается затертым среди них, буквально вжатым в толпу.

Возле палатки на земле залитый кровью человек.

Несколько человек обступают тело, кладут на какой-то темный плащ и, подняв на плечи, двигаются в сторону выхода. Толпа покорно расступается перед несущими, выстраивается клином, устремляется вслед. Крики постепенно затихают, и уже дальше люди шагают в полном молчании.

Марат, зажатый среди плеч и рук, уже в курсе: человека пырнули ножом (то ли скинхеды, то ли кто). Кровь, во всяком случае, вот так, открыто, пролилась впервые. Где-то, может, уже и происходило, в каких-нибудь закоулках огромного города, но на ярмарке, посреди белого дня, среди многочисленного люда…

Постепенно Марата несколько оттирают от передних рядов, но он продолжает по инерции (в общем порыве) двигаться вместе с толпой… Он идет в самой гуще терпко пахнущих потом мужчин (женщин совсем немного) и думает, что надо постепенно выбираться, непременно надо выбираться, потому что в сумке у него… Нельзя подвергать опасности. Рукой он крепко прижимает сумку к бедру, ощущая твердый угол коробки.

Шествие выливается на проспект, перекрывая движение, обтекает взбудоражено сигналящие машины, как вода обтекает валуны. Темная людская масса с вознесенным над ней мертвым телом. Люди идут, одержимые какой-то неясной им самим целью, их суровое гнетущее молчание в любое мгновение готово взорваться дикой, безудержной яростью.

Марат чувствует раздирающую их энергию, готовую вот-вот прорвать все заплоты. Если собрать эту энергию в один пучок, то человек становится почти непобедимым. В восточных единоборствах на этом многое основывается. Это самое трудное, но и самое важное. Никогда не забыть ему, как в первый (и в последний) раз продемонстрировал это ему монах Ли Ду. Марат считал, что он уже многое может, многое постиг. А маленький невзрачный монашек просто ткнул его слегка пальцем – и Марат превратился в статую: дыхание пресеклось, члены онемели, так бы и задохнулся, если бы сам Ли Ду не вывел его из этого состояния, ладонью вроде как дружески шлепнув по спине. Он тогда сильно распереживался: чего стоили все его старания и все его успехи, если какой-то монашек одним тычком пальца мог вывести его из строя?

Где-то на половине проспекта путь им преграждают кордоны милиции. Омоновцы в шлемах и со щитами растянулись цепью, чуть позади автобусы и машины «Скорой помощи». Ясно, что дальше их не пропустят. Какой-то чин в милицейской форме гундосит в мегафон – предлагает всем разойтись. Словно споткнувшись, толпа подается назад, тело опускают на мостовую, и тогда где-то изнутри людской массы вновь зарождается глухой крик, сначала робко, как бы неуверенно, потом все громче, оглушительней, люди выкрикивают что-то неразборчивое, гневно выбрасывая перед собой руки.

Марат не хочет, не имеет права ждать: начнись заваруха, можно вляпаться в историю. Ему надо срочно выбираться. И он потихоньку, потихоньку протискивается в сторону.

Очутившись на тротуаре, где за развитием событий наблюдают случайные прохожие, Марат тоже несколько минут медлит, освобождаясь от потной липкой накипи толпы. Надо, надо уходить! Он ныряет в переулок, исчезает из виду. В сумке у него шкатулка, спасение человечества в его руках, как кепка в руках вождя, чья статуя (фигура в камне) высится возле неопознанного летающего объекта в виде гигантской тарелки…

О Будда!..

Марат – персонаж какого-то неснятого фильма, отдельные кадры проступают в пыльной дымке над ярмаркой и окружающими пространствами. Город – гигантский. Человек запутывается в нем, как в паутине, пытаясь найти самого себя и свою судьбу. Тот, кто стоит у окна, видит эту дымку страстей над городом и с грустью думает, что там – греза, ирреальность, там Вавилон…Солнце слепит глаза. Палец Будды в шкатулке у Марата – один из многих магических пальцев, рассеянных в пыльных пространствах Галактики. Палец – это и есть Будда. В детстве они собирали на пляже отточенные, отшлифованные морем удивительные камешки, переливающиеся разными цветами и пахнущие йодом, рассматривали подолгу, выбирая самые красивые – по форме и по цвету. Стоящий у окна сжимает в ладони длинный овальный камешек, ощущая его прохладность. Камешек настоящий, его приятно держать в руке…

Нет, не нравится мне возить эту тележку. Я с трудом маневрирую даже в достаточно просторных залах, лавировать между другими – сущая мука, колесики постоянно цепляются за что-нибудь, за другие тележки, за ноги, за стеллажи с товарами, в общем, беда…

Не спорю, какие-то преимущества у этих супермаркетов действительно есть. Во всяком случае, перед оптовым рынком, где тебе элементарно всучат залежалый продукт, обсчитают или даже выкрадут кошелек. Бывало уже. То в банке лосося – килька в томате, то в пластмассовой коробочке с правильной датой – заплесневелая сметана, то вместо кефира какая-то сизая вода с плавающими в ней кусочками створожившегося молока.

Жена (с некоторой растяжкой): «Име-е-ем мы, в конце концов, пра-а-во хоть немного пожи-и-ть как лю-ю-ди?»

Действует почти магически.

Ну да, вместо оттягивающих руки жалких кошелок – серебристая тележка-корзинка.

Цивилизация!

Когда-то я любил это – охота, странствия по лесу, выслеживание и добывание зверя. Жена кормила детей, разжигала огонь, готовила еду. Не знаю, какая это была жизнь, хорошая ли, плохая, трудно сказать, – какая есть. Дети подрастали, овладевали теми же навыками и уходили, а мы продолжали что и обычно – охотились, готовили пищу, радовались удачной добыче и горевали во времена всяких напастей и невзгод. Случалось и голодать, что ж делать, духи не всегда благосклонны.

Под порывами ветра пламя костра мечется во все стороны, ветер проникает даже сюда, в укрытое за деревьями пространство, рождает смутную тревогу, запах зажаренного мяса радостно будоражит, женщина снимает самые большие куски и подает их мне, кожа ее гибких рук смугла и обветрена, пахнет дымом и еще чем-то особенным, чуть кисловатым, чем обычно пахнут женщины.