Крымские каникулы. Дневник юной актрисы - читать онлайн книгу. Автор: Фаина Раневская cтр.№ 26

По-прежнему нет новостей из дому. Павла Леонтьевна утешает меня. Она говорит, что если бы с моими родными что-то случилось, то я бы непременно это почувствовала. Захотелось написать сестре, но я не знаю ее адреса. Надо было на всякий случай спросить у мамы. Сестра с мужем часто переезжают с места на место. Подозреваю, что это от того, что дела у этого «богача» идут все хуже. Отец очень радовался за сестру, считал, что муж, которого он ей нашел, – «настоящее сокровище». Я считала иначе. Мне не нравились ни его внешность, ни характер, ни род занятий. Его приторная любезность в сочетании с настороженным, оценивающим взглядом вызывали неприязнь, хвастливость настораживала, а умение делать деньги на ровном месте вызывало подозрения. Не могу понять, как мой отец, всегда с пренебрежением отзывавшийся о маклерах, решил, что маклер может стать достойной партией его обожаемой старшей дочери? (Я, в отличие от сестры, никогда не была обожаема или хотя бы любима.) Могу предположить, что отцу застил глаза блеск, который исходил от этого хлыща. Некоторые люди, имея в кармане рубль, могут представить себя племянником Ротшильда [86] . Муж моей сестры из таких. Сестре он заморочил голову, отцу пустил пыль в глаза, мать очаровал любезным обращением и умением бойко говорить по-французски. Только на меня он не смог произвести никакого впечатления. Мы с ним сразу же друг другу не понравились (я видела, как он смотрел на меня), но были вынуждены соблюдать политес. Да и какое мне дело до того, за кого вышла замуж моя сестра? Она довольна, и хорошо. Мазлтов! [87] Тысячу раз мазлтов!

Деникин отправил в отставку Врангеля [88] . Мало ли кого Деникин как главнокомандующий отправил в отставку, но Врангеля почему-то все жалеют и говорят, что он мог стать новым спасителем Отечества. Мне совершенно не нравится Врангель. Черный барон – это нечто опереточное. Тата давно перестала сетовать на дороговизну и качество продуктов. Учусь у нее умению приготовить сносный обед из того, что есть под рукой. В наши дни не до гелзеле [89] и цимеса [90] . «Было бы что в рот положить», как выражается наша Тата.

22 февраля 1920 года. Симферополь

После своей escapade [91] А. Н. исчезла. Ходили слухи, будто она уплыла в Одессу, но мы в это не верили хотя бы потому, что Одесса к тому времени уже была у красных. Оттуда бежали в Крым, а не наоборот. Теперь же мы узнали, что с ней стало. Она живет в Севастополе, и у нее роман с тамошним председателем городской думы Слесаревским. Когда только она успела его очаровать?

18 апреля 1920 года. Симферополь

Мой дневник едва не оборвался вместе с моей жизнью. Несколько недель я была на краю могилы, затем долго приходила в себя. Ужасно перепугала всех, потому что у меня подозревали холеру. К счастью, оказалось, что у меня дизентерия. Тоже страшная болезнь, от которой умирают, но холера еще страшнее. Я осталась в живых благодаря заботам Павлы Леонтьевны и Таты, которые самоотверженно ухаживали за мной. Доктор хотел отправить меня в больницу, но Павла Леонтьевна не позволила. Она спасла меня, иначе бы меня положили в холерный барак, где я бы к одному счастью получила бы даром второе, заразилась бы еще и холерой. Представляю, что они пережили, ухаживая за мной. Это только в пьесах тяжелые больные выглядят привлекательно. Они лежат на высоких подушках и тихим голосом отдают последние распоряжения или раскрывают страшные тайны. В жизни все иначе. Моим близким пришлось потесниться, чтобы освободить для меня отдельную комнату, нашу спальню. Когда мне было плохо, Павла Леонтьевна, беспокоясь за меня, наведывалась домой даже в антрактах! А когда я пришла в себя, они с Татой, сменяя друг друга, кормили меня с ложечки, как малое дитя. У меня была невероятная слабость, я лежала пластом и первое время не могла даже сесть без посторонней помощи. Когда в первый раз попробовала встать на ноги, то тут же рухнула. На шум (я вставала тайком) прибежали Павла Леонтьевна с Татой. Они подняли меня, уложили в постель, и Павла Леонтьевна впервые в жизни отругала меня за мое опасное самовольничание. Мне было стыдно, что я их обеспокоила, и еще было стыдно за свою глупость. Я же могла упасть неудачно (с моим-то счастьем), сломать руку или ногу, и моим добрым ангелам снова бы пришлось со мной нянькаться.

Возвращаться к жизни очень приятно. Каждый день полон удивительных радостных открытий. Смогла пройти несколько шагов, держась за стенку, – мазлтов! Смогла пройти не держась – мазлтов! Ну а когда я впервые за время болезни вышла на улицу, то едва не лишилась чувств от радости. Стояла и смеялась, как сумасшедшая. Люди удивленно смотрели на меня, но я не испытывала никакой неловкости. За время моей болезни в Симферополе ничего хорошего не произошло. Приятная новость всего одна: Р. отложил постановку «Трех сестер», дожидаясь моего выздоровления (теперь уже до следующего сезона). Очень приятно сознавать, что меня ждут в театре. В бреду я чередовала языки, бредила то по-русски, то по-еврейски. Павла Леонтьевна шутит, говоря, что бред мой был хоть и сбивчивым, но правильным. Старание, с которым я впитывала орфоэпию, было не напрасным. Ирочка же поставила меня в крайне неловкое положение, спросив при Павле Леонтьевне и С. И., что по-еврейски означает то-то и то-то слово. Я смутилась, потому что слова были из тех, которые даже мысленно произносить не стоит, и сказала, что это очень плохие слова, настолько плохие, что я не могу их перевести. Из любопытства я спросила у Ирочки, от кого она их услышала. Невинное дитя удивленно посмотрело на меня своими ясными глазами и сказала, что от меня. Оказалось, что если по-русски я бредила высоким слогом, то по-еврейски ругалась, как дворник. Хотела бы я вспомнить, что мне привиделось в том бреду.