Женщина в жутких розочках - читать онлайн книгу. Автор: Надежда Нелидова cтр.№ 3

У неё было детское лицо: носик уточкой и кроткие серо-голубые глаза – она походила на актрису Ирину Купченко. И звали её Ирина. А её мужа, добродушного голубоглазого золотобородого гиганта и красавца сибиряка звали Арсений.

Ирининых бабушку с дедушкой в начале перестройки поселил в этот частный музей-квартиру анонимный меценат. Оказываются, такие в природе ещё существуют: увы, не в России. Аноним-благотворитель руководил процессом из-за бугра, через адвокатов.

И со времён перестройки меценат спонсировал музей-квартиру. Держал оборону перед периодическими захватническими наскоками областного управления культуры. С буржуазной пунктуальностью и скупостью выплачивал Ирининым родителям, а потом и Ирине с Арсением ставки музейных смотрителей. На хлеб без икры хватало.

Квартира и без декораций была готова к съёмкам фильма о декабристах. Я беспрерывно щёлкала «сонькой». Тёмные в золотых ромбиках, засаленные обои. Протёртая на углах добела, до дыр бархатная скатерть с кистями. Светлый лунный поднос, крепко заваренный чай в старинных треснувших чашках. Чай из них следовало пить осторожно, чтобы не порезать губы.

Тяжёлые плиты альбомов. Распухшие папки с грязноватыми шнурками, с записями в фиолетовых кляксах и «ятях». Каждая страница упакована в тонкую папиросную бумагу: в уголки насыпались хрупкая жёлтая бумажная крошка.

Мне лично никогда не стать аристократкой. Можно вытащить девушку из деревни, но деревню из девушки – никогда.

Аристократизм – это высочайший уровень простоты и естественности. Я будто знала этих людей тысячу лет. С ними можно было говорить, говорить, говорить до бесконечности.

Здесь можно было запросто забраться в стоптанных тапках, выполняющих роль музейных бахил, на бархатный диван – и слова тебе не скажут. Можно курить не в форточку и густо осыпать пеплом колени, плед и ковёр.

Гору грязной посуды оставили на ночь в раковине. Во мне тут же с готовностью воспарила, взмыла деревня в девушке: я радостно предложила свои услуги посудомойки (Екатерина Семёновна была бы довольна дрессировкой). «Ах, право, не стоит беспокоиться. Арсюша завтра вымоет».

Как жаль, что хозяева-смотрители ничем не выделят меня среди прочих посетителей. И когда за мной закроется дверь, они столь же мило, добродушно и ненавязчиво обласкают следующего гостя.

В коридоре возвышался стеклянный саркофаг, под которым просматривался тот самый паркет, уложенный искусными паркетчиками конца XYII века. Я расплющила нос, возя им по захватанному стеклу, пытаясь разглядеть, что под ним.

Я была ВИП-гостьей, и хозяева-экскурсоводы, переглянувшись, вздохнули и любезно отвели меня в потайное место. Отвернули изысканно-блёклый, плоский старый ковёр.

Здесь вообще всё было такое: блёклое и старое. Даже воздух точно припорошён позолотой, затянут дымкой ушедших времён, как на антикварных полотнах. А может, просто давно не вытирали пыль. Чувствовалось: Ирина и Арсений особо не заморачивались насчёт такой мелочи, как влажная уборка и соблюдение температурного режима.

Арсений отковырнул с пола плитку ПВХ, убрал кусок суровой ткани. Под защитными ископаемыми слоями открылся артефакт: драгоценный кусок стёртого, покоробленного, кое-где вспученного пола, иссечённого тысячами пар ног и ножек.

Я сидела на полу, приложив ладонь к некогда медовым, пропитанным мазурками и контрдансами трухлявым, источенным жучками дощечкам – и рыдала, рыдала до истерики, до соплей, пока меня не подняли под белы рученьки и не водворили в кухню.

Меня пытались отпоить водой, но вода не помогала. Тогда Ирина и Арсений деликатно переглянулись и извлекли из буфета бутылку водки. Потом ещё одну. И ещё. И мы потихоньку в течение ночи все трое налакались в зюзю. Даром что аристократы (это я про хозяев).

По себе знаю: сто гостей придёт и всё будет прилично, воспитанно, в рамках. И вдруг на сотом заурядном госте-забулдыге приличных, интеллигентных хозяев сорвёт с резьбы. Забулдыга – получается, это я.

Мы обнялись за плечи, раскачивались и кричали песни на три голоса, отбивая ритм пятками по полу, и дирижируя вилками и ножами. Сначала, само собой, про бродягу, который бежал с Сахалина. Потом про баргузин и омулёвую бочку. Потом гимн декабристов: слова замученного студента-революционера Вермишева, музыка народная.

Угрюмый лес стоит вокруг стеной.

Стоит, задумался и ждёт.

Лишь вихрь в груди его взревёт порой…

Когда, сжимая и выбрасывая кулачки, мы трагически выкрикивали рефрен: «Вперёд, друзья! Вперёд, вперёд, вперёд!» – меня в тёплой кухне пробирал настоящий сибирский, байкальский мороз.

Когда запели о бьющем молотом под землёй узнике и о камне, из которого золото течёт – у меня фонтаном брызнули слёзы. Я вновь разревелась так горячо, сильно, сладко, горько и очищенно, как никогда в жизни не ревела.

У Арсения в глазах тоже сверкала слезинка. А у Ирины, наоборот, сухие глазки горели, а бледное худенькое личико напряглось, заострилось и ожесточилось. Что значит: кровь декабристки.

И никто не колотил нам в стенку, что мы устроили среди ночи бурную революционную сходку, потому что стена была выложена в три кирпича. Это вам не жлобский гипсокартон, из-за которого вас посылают прямым текстом на три буквы. За анализом на ВИЧ.

Я думала, мы все после этого завалимся спать, как три медведя. Но Арсений сказал, что на Ирину в таком состоянии нападает удивительное, нечеловеческое творческое вдохновение. И она за одну ночь может накатать половину книги. Чтобы ей не мешать, он повёл меня смотреть гравюры в пустующую детскую (у них был маленький сынок, живущий по очереди у двух бабушек).

Я, сонно задрав голову, рассматривала бронзовые с зеленью гравюры, а Арсений для удобства стоял сзади. Он мною в прямом смысле руководил: взял мою руку и водил ею по гравюрам. А потом вдруг провёл по своему лицу, по шёлковой бороде. И осторожно и страстно закусил мои пальцы с перстнем.

Моя фигура, прекрасно знакомая с пошлыми соляриями и фитнес-клубами, гибко струилась, обтекала и идеально встраивалась, как недостающая мозаика в пазлы, в тело Арсения. В мощные богатырские выпуклости его груди и впадину твёрдого как камень мускулистого живота.

Я запрокинула голову, мы хватались и впивались губами исступленно, пока хватало дыхания. Я двигалась спиной и бёдрами, чтобы освоить каждый сантиметрик его тела.

В любой самой фригидной женщине природой заложена опытная стриптизёрша. Просто не всегда подворачивается случай этот талант продемонстрировать.

Я думала, что женщина во мне давно умерла. Вернее, вообще не просыпалась. А оказалось, она просто дремала, как спящая красавица. Или как батарейка дюрасел, копившая, аккумулировавшая в себе неизрасходованное чувство.

Мы вовремя очнулись от безумия. Заняться этим на полу в детской у деревянной кроватки, где трогательно пахнет молоком и глаженым маленьким бельём, – кощунство.

За стеной Ирина пишет книгу. Отбрасывает благородный дворянский локон с бледного лба, освещённого из окошка зарёй во мгле холодной.