Смерть речного лоцмана - читать онлайн книгу. Автор: Ричард Флэнаган cтр.№ 25

«Потом с учебой у меня и вовсе все пошло кувырком, – признается Аляж. – Как-то раз учитель хватает меня за шиворот и говорит: «Твоя беда, Козини, в том, что ты несерьезно относишься к учебе». А я ему в ответ: «Да-да, сэр». Хотя на самом деле мне хотелось сказать, что так же несерьезно я отношусь ко всему на свете. – И он смотрит на Куту Хо, а она смотрит на него. – Особенно после того, что случилось с мамой. Но я промолчал».

Наконец, он говорит: «Ты первая, к кому я отношусь серьезно с тех пор, как не стало мамы».

Аляжу нравились густые черные волосы Куты, нравилось, как она забирала их на затылке в «конский хвост», нравилось, как она двигалась, как пахла. Ему нравились украшения, которые она носила, большие и яркие: цыганские кольца в ушах, многочисленные браслеты и цепочки. Нравилась ее гладкая оливковая кожа, нравилась ее юность и старый взгляд на некоторые вещи. Нравилось ночами смотреть на нее, спящую, на ее сердцевидное лицо в проникающем снаружи свете уличных фонарей и удивляться: бывает ли на свете более умиротворяющее, более прекрасное зрелище. Он ее так любил, что долго не мог понять, есть ли хоть что-нибудь, что бы ему в ней не нравилось. Через пять дней после первой их встречи Аляж перебрался в родовое гнездо семейства Хо и прожил там с Кутой три следующих года.

Все это время – а сейчас сквозь преломляющую свет воду оно кажется мне лучшим временем в моей жизни – Кута Хо не переставала удивлять Аляжа. Такого полного ощущения собственного «я» он еще ни у кого не видел. Для Аляжа, не имевшего почти никакого представления о том, кто или что он есть на самом деле, и потому частенько задумывавшегося, может, он наполовину аутист, это было настоящим чудом. Кута Хо целиком и полностью жила в своем мире, и жизнь ее была ознаменована лишь редкими мгновениями любви и чуда. Он все пичкал ее шутками да прибаутками – и через месяц это стало его раздражать. Она спросила, что с ним, и он, чувствуя, что должен выложить все начистоту, открыл правду: что у него иссякли все шутки и прибаутки, какие он только знал, и что сказать ему больше нечего. В ответ она тоже рассмеялась – он почувствовал, как у него гора свалилась с плеч, и решил вообще не утруждать себя какими бы то ни было разговорами, пока в том не будет насущной потребности. Ему нравилось, что она знала о жизни много такого, чего он не знал, и это позволяло ему оставаться ребенком в своих суждениях, как будто ее опыта вполне хватало на двоих, что, конечно же, как я теперь вижу, было не так. Она была сильнее, была более уверенной, и он ощущал себя мелким ручейком, несущим свои говорливые воды в безмолвное лоно большой реки, текущей стремительно и безудержно, – вот только куда, он не знал. Он стал застенчивым, и это ему не нравилось, как не нравилось и то, что она убедила его в этом, но в то же время он был вынужден признать, что нуждался в ней больше, чем когда бы то ни было.

Иногда они ездили в Роринг-Бич, когда там обретались разве что редкие серфингисты, и по настоянию Куты Хо купались в грозных прибрежных бурунах или скользили по безудержным волнам, что возникали на крутой береговой отмели. И хотя ему было страшно, Аляж чувствовал, как побарывает страх благодаря восторгу, с каким наблюдал, как она со смехом выныривала из коварного прибоя. От нее исходило какое-то чарующее первозданное одиночество, и он благоговел перед этой ее первозданностью.

Жизнь Аляжа сделалась яркой. Зимой он играл в профессиональный футбол, а летом подвизался лоцманом на реке Франклин – сплавлял туристов по «последней знаменитой дикой реке» во всей Австралии, как ее рекламировали; эту работу он первоначально получил благодаря хлопотам одного своего приятеля из Южного Хобарта. С другой стороны, работа заполняла его мертвый сезон, а еще наполняла ощущением того, кто он, что он и где он, и хотя он смеялся и говорил, что все это только ради денег, дело, конечно, было в другом. Иногда работа на реке была тяжкой и муторной – особенно когда в группе туристов попадались все больше тупоголовые эгоисты, для которых лоцманы были не более чем шерпы. Но порой на реке бывало жарковато – особенно когда она поднималась высоко, хотя и не очень, и пороги на ней казались большими, хотя и не очень, а туристы попадались в основном порядочные; тогда и ночи были долгие, и ночным разговорам не было конца. А еще, конечно же, была жизнь с Кутой – иногда трудная, но чаще странная, потому что у Куты, как заметил Аляж, стали проявляться странные черты характера.

Как-то раз на выходные, перед тем как сбежать от жены, Регги Хо подарил Куте сундучок из лимонного дерева со старыми морскими сигнальными флажками, служившими для обмена сигналами между судами в открытом море. К каждому флажку Регги прикрепил по штырю. И этими флажками они играли с Кутой на заднем дворе – передавали друг дружке сообщения из разных концов сада. Долгое время спустя после бегства Регги Кута выучила назубок значения всех сигналов по книжке, которую откопала на дне сундучка. Многие годы старинный сундучок был ее самой дорогой вещицей, хотя зачем флажки были ей нужны в любовных утехах с Аляжем, точно сказать не берусь. Все, что я знаю, так это то, что во вторую ночь, когда они вместе улеглись в койку, она сообщала ему о своих желаниях с помощью семафора.

Как она ими пользовалась? Ну, я много чего вижу, и все это в основном глубоко личное. Достаточно сказать, что с помощью флажков она сообщала Аляжу о своих желаниях и Аляж научился распознавать обозначения этих сигналов по брошюре в потрепанной шероховатой обложке. Трудно объяснить в двух словах эротический смысл флажка в горизонтальную сине-белую полоску (значение: водолаз спущен, держись на расстоянии, малый ход) или синего флажка с поперечной горизонтальной белой полосой (значение: горю); сладострастное желание, обозначаемое флажком, разделенным крест-накрест полосками на черную, желтую, синюю и красную четверти (значение: нужен буксир), или же сексуальное удовлетворение, выраженное в виде белого квадрата на синем фоне (значение: зацепилась сетями за ограждение). Трудное дело. Но куда труднее объяснить, как она ими пользовалась: ведь я, по сути, сторонний наблюдатель. Иногда Аляж говорил, что нет такого сигнального флажка, который в достаточной мере выражал бы его физические ощущения. «В языке, – отвечала Кута Хо, – тоже есть издержки».

Кута Хо была изящна, и этим ее свойством я всегда восхищался, поскольку сам им не обладал. Даже когда она сидела, обнаженная, в постели, неотрывно глядя на стену и как будто сквозь нее, она оставалась таковой, потому что знала: в этом ее спасительная сила, которая ведет ее по извилистым дорогам жизни, открывая перед нею тайны прошлого. Быть может, она надеялась в конце концов однажды высмотреть сигнальный флажок, с помощью которого можно будет, наконец, все объяснить. Быть может, надеялась разглядеть лицо или туловище, постепенно проступающие на штукатурке, пока от стены не отделится целиком вся фигура в побелке, и этой фигурой будет ее отец, и в руке он будет держать сигнальный флажок; он опустит его, возьмет дочь за руку и увлечет ее обратно за стену, и они уже вдвоем пройдут последний путь отсюда до горизонта, лежащего между небом и морем, которые в конце концов сольются вместе в недолгих лазурных сумерках.

Для молодого парня это была не жизнь, а лафа, и так было бы и дальше, если бы на третий год их совместной жизни не случилось два события – одно трагическое, другое самое обычное, – которые оба разрушили все, что у них было. Обычное событие было связано с футболом. На третий год жизни с Кутой Аляж совершил главную ошибку: серьезно увлекшись футболом, он хотел играть за национальную лигу. Это была ошибка: как бы ни был он хорош, а до национальной лиги не дотягивал. Когда Аляж это понял, его интерес к футболу упал, и одно время он даже думал все бросить. Но футбол для него уже стал образом жизни: он давал ему пропуск в общество, работу и деньги. А поскольку это была работа и он без нее не мог, предложение заключить контракт с профессиональным Дарвинским клубом сулило заманчивые перспективы, если бы не Кута Хо: ей не хотелось уезжать из Хобарта, потому что она носила под сердцем Джемму.