Гений - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Слаповский cтр.№ 106

– Да, было, потом перестали.

– Раз было, то опять начнут! – Мужчина вскочил, сунул снятую одежду в пакет. – Пойдем, Янка, чего стоишь?

– Ты бы расписался, в самом деле, людей подведешь.

– Вот, ё! Ну, распишусь, какая разница!

– Было бы о чем спорить! – Врачиха тут же прислонила листок к колонне.

Их было три, таких колонны, подпирающих невысокий потолок вестибюля, и Мовчан почему-то особо зафиксировал, что именно три и что они выкрашены снизу бледно-зеленой краской, а сверху побелены, как и потолок, он думал об этом так, будто важно было это запомнить – как и пол, и скамейку, и все остальное. Мовчан даже вгляделся в брелок ключей, которые держала женщина, и разглядел косую букву Н, значит, машина «хундай», как называют эту марку в Грежине, или «хёндай», как однажды Мовчан услышал от Степы, переспросил и узнал, что правильно произносить именно так.

Никита схватил авторучку (самую дешевую из дешевых, отметил Мовчан, прозрачный пластиковый цилиндр со стержнем, – и ему это тоже показалось важным), весь скособочился и высоко поднял локоть, расписываясь, отдал листок врачихе, которая сразу же подобрела и сказала уходящим мужу и жене:

– Удачно вам доехать! Господи, что делается! А вы по дороге заедьте в аптеку, ингалятор хотя бы купите на батарейках, небулайзер называется, и генсальбутамол к нему.

– Как? – остановилась жена, пытаясь запомнить.

– Генсальбутамол. Да вы скажите, что после воспаления для разжижения слизи, они сами дадут!

– Спасибо!

Муж и жена ушли.

Врач посмотрела на Мовчана, и довольное, доброе выражение ее лица тут же сменилось на официальное и постороннее – чтобы этот человек не истолковал превратно и не подумал, что она прямо-таки всем готова услужить. На всех ее не хватит, а если отвлекаться, работать некогда будет.

И тоже ушла.

Мовчан остался один.

В Грежине стреляют, думал он. Отец дочери сбежал из больницы, чтобы спасать родителей и дочь. Но ведь у Мовчана в украинском Грежине тоже дочь! Любимая его Оксанка. И мать ее Ирина, которую Мовчан еще любит, хоть и остаточно. У этих, у Никиты и Янки, машина есть, могут уехать, а у Ирины машины нет. Мовчан предлагал ей купить хотя бы «ладу гранту» или «калину», но Ирина боится любых механизмов, у нее с ними какой-то вечный конфликт, целый год разбиралась с кнопками стиральной машины, которую подарил ей Трофим Сергеевич, микроволновку боится включать, и сама при этом смеется над своей технической тупостью. Если что серьезное начнется, как они выберутся? Не дай бог с Оксанкой что случится, Мовчан себе не простит, а два дела сразу не сделаешь, учитывая, что Степана уже нет, а Оксанка есть.

Эта мысль, что Степана нет, возникла неожиданно, и Мовчан понял, что давно уже это знает, но обманывает себя. Всем своим опытом, и человеческим, и милицейским, а потом полицейским, Мовчан убедился, что правда не существует открыто и доступно для всех, она таится и прячется, потому что, как правило, не очень приятна, она вдруг проговаривается, читается между строк и между слов, она выскакивает неожиданно, как вот сейчас, и даже не требует доказательств, потому что на самом деле правду всегда знают все, просто не хотят знать или это невыгодно. Да, постороннему взгляду нельзя было угадать Степана в том обгоревшем остатке, где не было никаких примет живого человека, но Мовчан увидел, безошибочно различил в обугленном остове родные и единственные линии плеч, рук, всего тела, он с первого взгляда все понял. А потом позволил сам себе обмануть себя, да Тамара еще добавила… Пора опомниться. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов, вспомнил он слова, которые когда-то где-то услышал, и они его удивили, он никак не мог уразуметь, каким образом мертвые могут хоронить мертвых. И вот – догадался. Не по человеческому логическому смыслу, по какому-то иному, но бесспорному.

Дверка-заслонка открылась. Регистраторша долго смотрела на мужчину, который стоял перед нею и куда-то смотрел, и, нарушив собственный ритуал, спросила сама:

– Чего вам?

– Ничего, спасибо.

Мовчан вышел из больницы и пошел, все прибавляя шаг. К машине уже бежал, рванул дверцу, сел, завел и с места взял максимальную скорость, на которую было способно это вконец заезженное металлическое животное. Трофим Сергеевич именно как о животном, как о живом, подумал о нем, и оно будто услышало, из последних сил прибавило, страдая воющим мотором.

[51]

Наступили сумерки, когда люди Стиркина и украинские подразделения оказались в виду друг друга, одновременно приблизившись к площади. Те и другие рассредоточились по примыкающим улицам. Никого из руководства района не было. Марина Макаровна, поразмыслив, решила: раз начальство из области не звонит, а оно не звонило, значит, не сочло нужным вмешиваться, считая происходящее делом не гражданским, а чисто военным, следовательно, такую же позицию надо занять и мирным деятелям районного звена. И она дала команду всем: по окончании рабочего дня идти по домам, ни во что не лезть. Все охотно подчинились. Марина и сама пошла домой, переоделась в простое домашнее, достала бутылку коньяку, но вдруг передумала, нарядилась в одно из лучших своих платьев, красивое и строгое, в котором она ездила в Харьков на официальные торжественные мероприятия, взяла коньяк, пару крутых яиц, колбасу, хлеб, села в свою личную машину, весьма, кстати, скромную, учитывая ее положение, и поехала на кладбище. Ей захотелось к Максиму. Нет никакой даты и повода, но какой нужен повод для свидания с любимым человеком? Посидит, выпьет, помянет, поговорит с ним мысленно, и станет полегче на душе.

Местные простые жители тоже настороженно засели по домам и квартирам, когда прослышали о том, что опять появились какие-то военные, – они хорошо помнили, как чуть не дошло до стрельбы во время субботника.

Но не все были так благоразумны. Уже известная нам компания – подросток Нитя, два брата Поперечко, Ульяна и два ее соперничающих друга Рома и Юрик Жук, еще днем узнав о том, что что-то происходит, не могли усидеть дома, собрались в излюбленном месте, на бетонных кольцах, и обсуждали положение дел не только в Грежине, но и вообще в мире – эти молодые люди были достаточно грамотными, смотрели телевизор, подолгу сидели в интернете, и каждый имел свое мнение. Нитя сказал, что во всем виновата Америка. Старший Поперечко поправил: виновата, но не всем, кое в чем виноваты и мы сами, то есть Украина и Россия. Ульяна защитила Украину, потому что накануне ночью переписывалась с далекими друзьями и в одном из чатов наткнулась на тему о национальной женской красоте, где зачинщик спора доказывал, что украинские девушки самые красивые. Ульяна поддержала его и прикрепила в доказательство свою фотографию, и тут же получила, как обычно, много личных вопросов, посланий и предложений, короче говоря, она сегодня чувствовала себя украинкой, вот и замолвила слово за Родину. Рома присоединился к ней, надеясь этим завоевать благосклонность. Юрик был умнее, он знал, что девушки не всегда любят, чтобы им поддакивали, им, наоборот, часто нравятся своенравные мужчины, которых интересно победить сначала в споре, а потом и по жизни, а Юрику того и надо, поэтому он охаял Украину и похвалил Россию, вовсе при этом ее не оправдывая, но сказав, что по законам и политики, и вообще существования кто сильнее, тот и прав. Этим Юрик, конечно, намекал на то, что и сам он сильнее. Догадалась ли Ульяна, неизвестно, не такая она дурочка, чтобы кто-то сумел прочесть по лицу ее мысли, а вот Рома ревнивым чутьем понял суть намека, разозлился на Юрика и начал отстаивать принципы международного права в том виде, в каком он их понимал, сказав вдобавок, что на самом деле Украина вовсе не слабая, а Россия не сильная, на самом деле Россия тупая и наглая, а Украина доверчивая и мягкая. Само собой, имелось в виду, что это Ульяна доверчивая и мягкая, Рома как бы предупреждал ее быть осторожнее перед тупостью и наглостью в лице России, то есть представляющего ее в данный момент Юрика.