Это как день посреди ночи - читать онлайн книгу. Автор: Ясмина Хадра cтр.№ 30

– Почему ты вернулся? – вновь и вновь спрашивала она меня.

Я вытащил деньги, которые мне для нее дала Жермена, но даже не успел ей их протянуть. Рука матери молниеносно рванулась к банкнотам и убрала их с быстротой, которой позавидовал бы даже фокусник. Затем она втолкнула меня в нашу лачугу, вытащила из-за пазухи деньги и несколько раз их пересчитала, чтобы убедиться, что они ей не приснились. Мне было стыдно за ее лихорадочность, за всклокоченные волосы, к которым давным-давно не прикасалась расческа, за заношенную до дыр накидку, болтавшуюся на худых плечах, будто старый гобелен; за голод и муки, обезобразившие лицо этой женщины, когда-то прекрасной, как рассвет.

– Здесь очень много, – сказала она. – Тебя дядя послал?

Опасаясь, как бы она, по примеру отца, не восприняла подобный жест в штыки, я солгал:

– Нет, это я сам накопил.

– Ты работаешь?

– Да.

– А в школу больше не ходишь?

– Хожу.

– Я не хочу, чтобы ты бросал учебу. Мне хочется, чтобы ты стал ученым и жил спокойно до конца своих дней… Тебе понятно?.. Я хочу, чтобы твои дети не прозябали в нищете, как щенки.

Когда она схватила меня за плечи, в глазах ее полыхала тысяча огоньков.

– Пообещай мне, Юнес. Пообещай, что у тебя будет не меньше дипломов, чем у дяди, собственный дом и хорошая работа.

Ее пальцы глубоко впились в мою плоть; мне казалось, еще чуть-чуть – и они размозжат кости.

– Обещаю тебе… А где Зара?

Она насторожилась, на шаг отступила, но тут же вспомнила, что я всего лишь ее сын, а не завистливый, зловредный сосед, и прошептала на ушко:

– Постигает профессию… Она будет шить брюки. Я отдала ее в ученицы одной мастерице из европейского квартала. Мне хочется, чтобы Зара в этой жизни тоже добилась успеха.

– Она выздоровела?

– Она ничем не болела. И с ума тоже не сошла. Просто глухонемая. Но мастерица сказала, что она быстро учится и схватывает все на лету. Она славная женщина, эта мастерица. Я работаю у нее три дня в неделю. Убираюсь. Здесь или у других людей – мне все равно. Да и потом, надо же как-то жить.

– А почему бы вам не переехать к нам в Рио-Саладо?

– Нет! – воскликнула она, будто я сморозил что-то непристойное. – Пока не вернется твой отец, я отсюда ни ногой. Представь себе: он возвращается сюда, а его семьи нет. И где ему тогда нас искать? В этом людоедском городе у нас нет ни близких, ни друзей. Да и потом, где он, твой Рио-Саладо? Отцу даже в голову не придет, что мы уехали из Орана… Нет, я буду жить в этом патио до тех пор, пока он не вернется.

– Может, его уже нет в живых…

Ее рука схватила меня за горло и пригвоздила к стене.

– Несчастный! Ты сошел с ума! Как ты смеешь? Гадалка Батуль не допускает никаких возражений. Она несколько раз читала его судьбу и по руке, и по узорам на воде. Твой отец жив и здоров. Он сколачивает состояние, скоро разбогатеет и вернется к нам. У нас будет красивый дом с изящным крыльцом и огородом, а также гараж для автомобиля. Он возьмет реванш за наши нынешние лишения и невзгоды. Как знать, может, мы еще пядь за пядью вернем землю, которую нас когда-то заставили заложить.

Мать говорила быстро. С невероятной скоростью. Голос ее дрожал. В глазах плясали странные огоньки. Руки лихорадочно рисовали в воздухе какие-то иллюзорные картины. Знать бы, что это последний наш с ней в жизни разговор, я поверил бы в реальность всех этих химер и остался с ней. Но откуда мне было это знать?

Она и на этот раз попросила меня побыстрее уйти и, не мешкая, вернуться к приемным родителям.

Нас называли зубцами вилки. Мы были неразлучны.

Жан-Кристоф Лами в свои шестнадцать лет выглядел настоящим великаном. Самый старший из нас, он был нашим предводителем. Белокурый, как копна соломы, с неизменной улыбкой на губах, он был предметом мечтаний всех девушек Рио-Саладо. Но после того, как Изабель Ручильо предварительно выбрала его к себе в женихи, Жан-Кристоф был начеку.

Фабрис Скамарони, возвышенный и хрупкий юноша на два месяца моложе меня, отличался искренностью, великодушием и вечно витал в облаках. В мечтах он видел себя писателем. У его матери, молодой вдовы, немного не в себе, было несколько магазинчиков в Рио-Саладо и Оране. Она жила как хотела и единственная во всей округе водила машину. Злые языки пускали в ее сторону слюни и перемывали кости до тех пор, пока на языках не вздувались мозоли, но мадам Скамарони было на них наплевать. Она была красива, богата и независима. О чем еще можно мечтать?.. Летом она усаживала нас всех четверых на сиденье своего мощного шестицилиндрового, пятидесятисильного автомобиля и отвозила на пляж в Тургот. Искупавшись, наскоро готовила барбекю, пичкала нас черными маслинами, поджаренной на вертеле ягнятиной и запеченными на углях сардинами.

Симону Беньямену, местному еврею, исполнилось, как и мне, пятнадцать лет. Он был приземист, коротконог, упитан, если не сказать больше, и вечно вляпывался в сомнительные истории.

Весельчак, подрастерявший юношеские иллюзии после череды неудач на любовном фронте, он, если хотел, был способен на настоящую привязанность. Симон мечтал сделать карьеру в театре или кино. В Рио-Саладо его семья не пользовалась особым уважением. Отца семейства будто кто-то сглазил; каждое новое дело он начинал только для того, чтобы обломать о него зубы. В итоге он назанимал денег у всех и каждого, даже у сезонных рабочих.

Больше всего времени я проводил с Симоном. Его дом отстоял от моего на расстоянии выстрела из рогатки, каждый день он заходил за мной, и мы вместе направлялись к холму, где нас ждал Жан-Кристоф. Холм этот был для нас гарнизоном. Мы любили собираться под столетним оливковым деревом, восседавшим на его вершине, и смотреть, как у наших ног в лучах палящего солнца сверкает Рио-Саладо. Последним всегда приходил Фабрис – с корзиной, битком набитой сэндвичами с кошерной колбасой, маринованным перцем и фруктами. Мы сидели там до позднего вечера, строили самые невероятные планы и слушали Жан-Кристофа, который в подробностях рассказывал нам о тех маленьких несчастьях, которые доставляла ему Изабель Ручильо. Что же до Фабриса, то он закармливал нас своей графоманской прозой и стихами, выстраивая их из слов, какие только мог отыскать в словаре.

Порой, под настроение, мы не возражали, когда к нам присоединялся кто-нибудь еще, особенно двоюродные братья Соса: Хосе, бедный родственник семьи, живший с матерью в небольшой мансардной комнатке для прислуги и питавшийся что утром, что вечером одним гаспаччо; и Андре, по прозвищу Деде, достойный сын своего отца, несгибаемого Хайме Хименеса Сосы, владельца одной из крупнейших в наших краях ферм. Андре был обыкновенный тиран, с рабочими вел себя на редкость сурово, но к друзьям относился по-доброму. Будучи избалованным ребенком, он нередко нес всякий вздор, совершенно не вникая в его суть. Я никогда на него не обижался, хотя не раз слышал из его уст оскорбления в адрес арабов. Со мной он вел себя скорее услужливо. Деде постоянно приглашал домой и меня, и моих друзей, не делая между нами различий, но в моем присутствии не стеснялся помыкать мусульманами, будто это было обычным делом. Его отец в своих владениях был царь и бог, а к арабским семьям, ишачившим на него, относился как к скоту. Хайме Хименес Соса IV раньше всех вставал и позже всех ложился; водрузив на голову колониальный шлем и похлопывая стеком по голенищу кавалерийского сапога, он заставлял своих «каторжан» работать до обморочного состояния, и горе было тому, кто решал записаться в симулянты! Свои виноградники он почитал как Бога и любое посягательство на свои поля считал надругательством. Рассказывали, что однажды он убил козу, осмелившуюся общипать его лозу, и стрелял по женщине, когда та попыталась ее забрать.